— Как она чувствовала себя, когда вы уходили, сир?

Карл нахмурился, тень озабоченности и печали легла на его лицо. Он задумчиво посмотрел вниз.

— Не думаю, что она вообще узнала меня.

— У нее по-прежнему бред?

— Она не разговаривала более двух часов, — он быстро встряхнул головой, словно отгоняя тяжкий образ, преследовавший его. — Она утром говорила со мной, — странная печальная и циничная улыбка тронула его губы. — Спросила меня как поживают дети. Сказала, что сожалеет, что мальчик некрасивый. Я ответил, что мальчик красивый, и она осталась довольна… сказала, что если я удовлетворен, тогда и она счастлива.

Фрэнсис истерично всхлипнула, прижала кулак к губам. Карл удивленно взглянул на нее. В этот момент в комнату бесцеремонно вбежал паж и приблизился к королю.

— Что случилось? — резко обернулся он к мальчику.

— Сир, королева умирает…

Карл не стал ожидать продолжения. Резким движением он швырнул бокал в камин и выбежал из комнаты. Спальня королевы оставалась в том же печальном виде, как и все предыдущие дни: все окна завешаны с первого дня болезни, поэтому воздух в комнате стоял тяжелый, было жарко и дурно пахло; у кровати горело лишь несколько свечей, над больной склонились священники, похожие на лысых зловещих воронов, они издавали гнусавые стоны и причитания.

Катарина лежала на спине. Глаза оставались закрытыми, они глубоко запали в глазницах, кожа на лице стала желтая, как воск. Королева дышала чуть слышно, так, что ему сначала показалось, что она мертва. Но раньше, чем король произнес первое слово, Катарина ощутила его присутствие, она медленно раскрыла глаза и поглядела на мужа. Она попыталась улыбнуться, потом, преодолевая боль, стала говорить с ним, непроизвольно перейдя на испанский.

— Карл… я рада, что вы пришли. Я хотела еще раз увидеть вас. Я умираю. Карл. Так мне сказали, и я знаю, что это правда. Да, это правда, — она слабо улыбнулась, когда он раскрыл рот, чтобы запротестовать. — Но это не важно. Когда я умру, вам будет лучше. Тогда вы сможете снова жениться на женщине, которая подарит вам сыновей… Пообещайте мне, что вы не станете долго ждать. Женитесь поскорее… Для меня это уже не будет иметь значения — там, куда я уйду…

Карл глядел на нее, испытывая ужас и стыд. Он не сознавал раньше, что Катарина умирает от того, что не хочет жить на свете. Он не желал и не пытался понять, чем был для нее прошедший год. Его безрассудная эгоистичность, сознание вины, что в глубине души он надеялся на ее смерть, обрушились на него непомерной тяжестью. В это мгновение Карл испытал отчаянное раскаяние и вдруг захотел поверить в счастливый исход. Он вскочил на ноги и повернулся к священникам, стоявшим рядом. Карл перебил молитву старика.

— Убирайтесь отсюда! — голос короля звучал напряженно от сдерживаемого гнева. — Убирайтесь, я сказал. Все — вон!

Священники и врачи удивленно уставились на него, но не сдвинулись с места.

— Но, ваше величество! — протестующе произнес один из них. — Мы должны быть здесь, когда ее величество умирает…

— Она не умирает! Один Господь Бог знает, что ей пришлось пережить из-за вас, такого и более сильная женщина не выдержала бы! Теперь убирайтесь или, клянусь Богом, я сам вышвырну вас отсюда! — он уже кричал. Его лицо стало темным, как у самого дьявола, глаза сверкали. Он ненавидел их вдвойне: и за свои ошибки, и за их.

Священники и врачи с озадаченным видом стали гуськом выходить из комнаты, поминутно оборачиваясь, но король больше не обращал на них внимания. Он снова опустился на колени у постели больной. Долгое время ее веки оставались опущенными, а он ждал, затаив дыхание. Наконец Катарина открыла глаза.

— О, — вздохнула она. — Мне сейчас так покойно. На секунду я подумала, что я, должно быть…

— Нет, не говорите так, Кэтрин! Вы не умрете! Вы будете жить… ради меня, ради нашего сына!

Но она печально покачала головой чуть заметным движением.

— У меня нет сына, Карл. Я знаю, что нет. Но, Боже мой, как сильно я хотела дать вам сына, я хотела стать частью вашей жизни. Но теперь очень скоро я уйду… И когда вы снова женитесь, у вас будут сыновья… Вы станете счастливым, и я рада, что ухожу теперь…

Карл всхлипнул, по его щекам потекли слезы. Он протянул к ней руки:

— Кэтрин! Кэтрин! Не говорите так! Не говорите такие вещи! Вы должны хотеть жить! Если вы захотите, вы сможете… И вы должны… ради меня…

Она пристально поглядела на него другим, незнакомым взглядом.

— Ради вас, Карл? Вы хотите этого? — прошептала она.

— Да, хочу! Конечно же, хочу! Господь милостивый, отчего вы решили, что… О Кэтрин, дорогая, простите меня… ну простите! Вы должны жить…ради меня… Скажите мне, что постараетесь, что вы будете…

— Я не знала, Карл, что вы… О, мой дорогой, если вы хотите, чтобы я… Я могу, конечно, могу…

Только после смерти Рекса Эмбер по-настоящему осознала, что он для нее значил. Она тосковала по звуку его голоса, по ощущению теплоты и счастья, которыми он окружал ее, будто вносил свет и разжигал огонь в холодной и темной комнате. Она соскучилась даже по звуку ключа в замке, когда он возвращался домой. Эмбер вспоминала, как, просыпаясь по утрам, она заставала его полуодетым за бритьем, как он поворачивал лицо и так, и эдак, сбривая щетину на подбородке, как по вечерам, оставаясь вдвоем, они играли в крибидж или крэмбо или он слушал ее игру на гитаре и грубые уличные песенки. Она скучала без его улыбки, без влюбленного взгляда его голубых глаз. Каждая мелочь напоминала ей о Рексе.

Но больше всего Эмбер не хватало той защищенности, которую ей обеспечивал Рекс Морган, хотя она едва ли осознавала это. Теперь же Эмбер оказалась вдруг, как в открытом море, без руля и без ветрил, растерянной и не представлявшей себе, что делать дальше. В банке Ньюболда у нее лежало тысяча семьсот фунтов стерлингов, поэтому в отношении денег пока тревожиться не приходилось, и в любом случае ее за долги больше не арестуют. Но даже тысячи семисот надолго не хватит, если она не изменит своего нынешнего образа жизни, а когда деньги кончатся, ей придется идти на содержание к какому-нибудь франту из тех, что постоянно толкутся в гримерной актрис.

Такая перспектива не прельщала ее, ибо теперь, после полутора лет, проведенных в театре, она знала истинное лицо этих людей, без светского притворства, она избавилась от иллюзий наивной девушки. Для Эмбер эти франты не казались больше веселыми, галантными джентльменами, как могло представляться по их роскошным одеждам и по тому, что они могли проследить свой род от Вильгельма Завоевателя. Эти повесы и бездельники отличались цинизмом, дурным воспитанием и бездумной жестокостью, что нынче считалось признаком благородного сословия. Нет, второго Рекса Моргана среди них не найти.

— О, если бы я только знала, чем это кончится! — думала Эмбер. — Я бы ни за что не уехала в деревню! И к королю бы не пошла! О Рекс, если ы я только знала, я была бы добрее к тебе, я бы сделала счастливой каждую минуту твоей жизни…