— Леди, вы, кажется, не понимаете всей серьезности ситуации, — лорд-канцлер подошел ближе и, взяв Тиссину руку, нажал на запястье, заставляя раскрыть ладонь. — Ваши руки в крови. Вы сами признались в убийстве. Добровольно. При свидетелях. Вы знаете закон. Вас казнят. И ваш единственный шанс на снисхождение — правда.

— Я сказала правду.

— Нет, вы солгали. Кого вы защищаете, Тисса? — он сжал запястье сильнее.

— Я не…

— Леди Изольду, верно? Это ведь с ней Гийом состоял в преступной связи. И после возвращения мужа леди испугалась, что правда выплывет наружу. А вы взялись уладить это дело, так?

— Нет!

— Вам обещали взамен титул? Покровительство семьи? Безопасность?

Больно! Ноготь Кормака впивается в кожу и вот-вот прорвет.

— Вас обманули. И Дохерти вынуждены подчиняться закону.

— Отпустите!

— Вам больно? Поверьте, эта боль ничтожна по сравнению с той, которую вам предстоит вынести. У вас очень нежная кожа… на такой плохо заживают ожоги. А палачи, чтоб вы знали, безжалостны по сути своей. Час или два и от вашей красоты ничего не останется…

— Прекрати пугать девочку, Дункан, — негромкий голос прерывает речь лорда-канцлера. — Ни ты, ни кто либо иной не имеет права применять к ней пытки. Или принуждать к чему-либо. Отпусти.

Как ни странно, но Кормак подчиняется, отступает на шаг, позволяя высокому человеку в черном камзоле — говорили, что от иных цветов он отрекся — подойти к Тиссе.

Если он прикоснется, Тисса упадет в обморок.

Прикоснулся. Не упала. Но позволила себя поднять.

— В кресле тебе будет удобней. Думаю, ты хочешь воспользоваться своим правом не отвечать на вопросы без присутствия мужа?

Тисса кивнула. Она не знала, что у нее есть такое право.

— Ты соображаешь, что творишь? — Кормак не собирается так просто отступать. И Тиссе страшно, настолько, что рука, лежащая на ее плече, рука палача, кажется единственно надежной опорой. — Или думаешь, что она из благодарности все тебе расскажет?

— Я думаю, что она рассказала все, что нужно. Дункан, я долго терпел твои выходки, говоря себе, что вмешиваться не стоит. Не мое это дело — забота о чужой морали.

Рука исчезла, и Тисса почувствовала себя беззащитной.

— Но то, что происходит сейчас, выходит за всякие рамки.

— Я использую момент.

— Который сам, полагаю, и создал. Не дрожи, милая. Скоро все закончится.

— Сомневаюсь.

— Дункан, ты же не настолько глуп, чтобы ввязаться в открытый бой. Конечно, там, за дверью, твои люди. И мои люди. И не имеет значения, кто кого одолеет. Ты уже не успеешь ничего сделать. Вот, милая, накинь на себя, — черный сюртук, протянутый палачом, сохранял еще его тепло и запах. Ромашка. Шалфей. И черная горечавка, которую потребляют при сильных болях.

— Не вмешивайся, Хендриксон.

Кто подал голос? Кто-то из тех, сидящих за столом, готовых пытать ее ради лжи, которую они выдали бы за правду. Тисса уверена, что лорд-канцлер не шутил.

Его взгляд остановился на факеле, словно прикидывая, долго ли промолчит Тисса, если засунуть в огонь руку. Наверное, недолго. И ее снова тошнит, но уже от понимания того, что с ней случится, если лорд-палач передумает.

Их же много, а он один. И болен.

— Я уже вмешался. Прости, милая, что с опозданием, но мне надо было время, чтобы собрать людей. Дункан у нас только язык силы и понимает. Если бы я вмешался раньше, он бы тебя увел. А сейчас мои люди не позволят никому покинуть зал.

Лорд-палач не выглядит больным, скорее уж уставшим. Разве что характерная припухлость век и некоторая желтизна кожи выдают его состояние.

— И чего ты добился? — Дункан Кормак сцепил руки в замок. Хрустнули пальцы, напоминая о том, что ждет Тиссу, если она не будет послушна.

— Не смотри на него, милая. И не слушай…

— В убийстве она призналась. Этого хватит.

— Совсем скоро здесь появится твой муж…

— И если ты, Хендриксон, думаешь, что муж ее спасет. Или Кайя Дохерти поступит не по закону, то ошибаешься.

— Пусть себе орет. Вот, выпей. Один глоток и не больше, — Хендриксон протянул серебряную флягу. Содержимое ее пахло травами, но Тисса все же осмелилась отпить. Один глоток. Чтобы сердце успокоить.

— Закон однозначен в данном случае.

Закрыть глаза. Не видеть. Не слушать. Не думать о том, что с ней будет. Наверное, Ушедший очень разозлился на Тиссу, если так перевернул всю ее жизнь.

Жаль, что Урфину будет больно. Он не заслужил.

Увидев Нишхата, Урфин понял, что случилась беда. Нишхат, которому полагалось находиться совсем в другом месте, сидел за столом и тряс деревянный стакан, явно намереваясь отыграться. Судя по стопке медяков и снятому поясу, Нишхат появился довольно давно, но Урфин сам велел его не беспокоить.

Нишхат и не беспокоил.

Ждал.

И не слишком-то обрадовался, когда ожидание закончилось. Кости он все-таки метнул, и два кубика — белый и черный — покатились по сукну. Урфин слышал, как они сталкиваются друг с другом — сухой такой звук, и как хлопает охранник, подгоняя кости, и как хрустят, сминаясь, бумажные листы в кулаке.

— Что ты здесь делаешь?

Голос прозвучал точно со стороны. И Нишхат оторвал-таки взгляд от стола.

Две шестерки. Черная и белая. Равновесие.

Выигрыш.

— Вы… сами велели мне… — кажется, до него начало доходить. — Явиться… незамедлительно…

— Я?

Нишхат попятился, задев стол. И монеты полетели на пол. Медь, сталкиваясь с камнем, звенела, а вот бумага ложилась беззвучно.

— Я велел тебе охранять мою жену. Где она?

Дядя говорил, что Урфин должен учиться доверять своим людям. И Нишхат был надежен. Казался таковым. И вот, что получилось.

— Тарк… это Тарк сказал, что вы всех собираете. В город надо… всех… — Нишхат не стал уворачиваться от удара, но упал и свернулся клубком, прикрыв голову руками. — А он хромой. Там пользы никакой… и вы сказали, чтобы он меня сменил.

Тарк. Из своих. Из тех, с которыми у одного костра выживать приходилось. Такие не врут без веской на то причины. Чем его взяли?

Купили? Урфин никогда не обижал своих людей деньгами. Но некоторым всегда мало.

— Найти.

Приказ будет выполнен. И Нишхат первым побежит искать, потому что только так сам выживет. Но Урфин подозревал, что Тарк уже мертв.

Жаль, что убивать дважды нельзя.

Однажды в студеную зимнюю пору…