— О, это разве экзотическое? — поддержала шутливый тон Ольга, а в глазах стояла обида обманутой женщины, — думаю, этой заразы у нас сейчас больше, чем у них, раза в три. Частные анонимные клиники как грибы после дождя растут. Молодая женщина понимала, что она теряет этого надежного до сей поры мужчину, но ум подсказывал, что скандалами и упреками только хуже сделаешь.

— Ну, тебе лучше знать, — уже успокаиваясь, парировал Черепанов, — на самолет отвезу через полтора часа. Последнее желание изменилось или, как всегда, с пристрастием?

— Как всегда, но тщательнее. Чтобы эти десять дней я помнила только тебя. Последние слова она хотела произнести вызывающе, а вышло со страстью и болью.

«И как у них это получается, — уже как-то отстраненно думал Иван. — Знаю же, что врёт, но послушаешь — не придерёшься. Даже Станиславский сказал бы: верю! И хочется верить, обманываться, как говаривал старина Александр Сергеевич. А уж он-то был знатоком женского пола…»

С этой глубокой мыслью Иван стянул с себя последнее, что на нем оставалось, — второй носок — и плюхнулся в кровать к Ольге. На ближайший час-полтора Ольга уж постарается сделать так, чтобы он позабыл про котов, министров, СБУшников, депутатов и прочую мирскую суету.

— Не знаю, как мне быть, Федя. — Кондратьич потянулся к початой бутылке водки.

— Поступи по совести.

Матвеев тяжело вздохнул.

— Что такое совесть? Она что, поможет беду отвести? Нет, сосед, тут не по совести нужно действовать, а по плану. Я и с директором говорил, и с Черепановым тоже.

— Кто это? — Фёдор пододвинул свою рюмку и потянул сигарету из полупустой пачки.

— Один журналист из Лугани. Честный мужик, вроде понял всё, обещал Лукьянца убедить, но тот упёртый, Фома неверующий. Может заартачиться.

Во дворе хлопнула калитка, и, гремя цепью, радостно завизжала собака.

— Кто-то из своих, — Фёдор встал и прямо в дверях столкнулся с сыновьями.

— Батя, привет! — старший — Николай — радостно обнял отца за плечи.

— Будыки в сборе, — Фёдор обнял и младшего сына. — Садитесь, мужики, пообедаем с Кондратьичем.

Матвеев сходил в соседнюю комнату и принёс ещё стул и табурет.

— По какому поводу праздник? — младший Алексей довольно потирал руки, глядя на стол, заставленный тарелками с материной снедью. Отварная парящая картошечка, приправленная золотистым лучком и душистым только что сорванным с грядки укропчиком, соленья из погреба, жареное мясо в большой миске и хлеб, нарезанный крупными кусками, его явно заворожили.

— Отработал, сынок? — Фёдор полез в старинный сервант за маленькими рюмочками.

Сын неопределенно пожал плечами.

— Та да, батя. Сегодня как-то легко пошло. Норму сделали, а на наряде нам опять про технику безопасности втирали.

— А что, проверка? — Василий Кондратьич насторожился.

Алексей потянулся вилкой к сковороде, выудил на хлеб кусок жареного мяса.

— Да нет, говорят, мол, учёные считают, что на наших пластах возможны неизученные горно-геологические явления.

— Ух, ты… Это как? — заинтересовался Матвеев.

— Да глубоко мы залезли, а в институтах теперь не знают, что с этим делать. Метан прёт.

Фёдор почесал затылок и взялся за рюмку.

— Давайте за везение наше горняцкое!

Мужчины чокнулись, и некоторое время был слышен только стук вилок о тарелки.

Старший Будыка гордился сыновьями, но при всём желании он не мог предложить им ничего большего, чем пойти по своим стопам. Когда Фёдор подрабатывал в ДК художником, он свято верил, что его основная работа — добыча угля — это самый главный труд в стране. Не будет его — не будет ни металла, ни электричества — и проклятые империалисты нападут на беззащитную Родину, воспользовавшись её слабостью. Но разве советский человек — это червь бесхребетный? Не ради денег мы работаем, на благо страны уголёк рубим. Что может быть почётней?

— Кондратьич, а чего это ты утром с нашим директором сцепился? — Николай хитро глянул на соседа.

Матвеев беспомощно развел руками:

— Да так, просил о помощи, а он отказал.

Парень осуждающе покачал головой. В его шевелюре, несмотря на возраст, уже проблескивала первая седина.

— Тебе? Некрасивенько получается, дядь Вася…

— Да что я? — махнул рукой Василий Кондратьевич. — Я тут ни при чём. За дело просил. Техника безопасности, — Василий потупил взгляд в тарелку и криво усмехнулся.

— Что-то ты мутишь, Кондратьич, — сыновья переглянулись и добродушно рассмеялись.

— Так, вы это, того! — вскинулся старший Будыка. — А ну хватит галдеть, чего накинулись на соседа? — Фёдор погрозил пальцем сыновьям.

Матвеев примирительно похлопал его по руке.

— Да ладно тебе, Фёдор. Чего от них-то скрывать, теперь уж трубить нужно вовсю!

Парень явно заинтересовался, даже рюмку отставил.

— Рассказывай, Кондратьич.

— Неприятности большие на шахте грядут. Очень скоро. Вот ты, Николай, когда следующий раз идёшь?

— Завтра во вторую.

— Вот и не ходи! — решительно сказал Матвеев.

— Да уже один раз батя отговаривал. А что ты, Кондратьич, опять увидел чего?

Они, похоже, и верили, и не верили ему. Вроде и не верить причин нет, Матвеев — мужчина серьёзный, а вот поди ж ты… Мало ли что с человеком после аварии может случиться?

— Лучше бы я этого не видел, — тяжело вздохнул Матвеев.

— Ты, Василий, душу не рви, — поддержал его Фёдор. — Всё, что мог, ты уже сделал. Выше головы не прыгнешь. А может, пронесёт, как в первый раз, может, это опять на «Молодогвардейской» случится?

Василий покачал головой:

— Не пронесёт. Я видел отчетливо. На «Молодогвардейской» работы под землёй уже не ведутся, там такое, как я видел, — десятки погибших — невозможно. Взорвётся наша выработка. В Колькину смену. Завтра вечером.

— Вот послал бог соседа неугомонного — и что теперь с этим делать? — Фёдор был похож на угрюмую осеннюю тучу.

— Тебе, Федя, только детей уберечь, а я должен ещё подумать.

— Так тому и быть. Пойду вместо сына. — Будыка-старший грюкнул кулаком по столу так, что подпрыгнули вилки.

— Бать, да зачем? — Николай так и не научился перечить отцу, хотя уже давно и крепко стоял на ногах.

— Ты завтра займёшься женой своей. Неделю никак в больницу не можешь свозить, оболтус. Внуков думаете делать? А у нас с Кондратьичем дела в шахте есть. Так, Василий?

— Ты подумал о том же? — Матвеев посмотрел на соседа с нескрываемым удивлением.