Спектор увидел летящий на него кулак и пригнулся; удар пришелся вскользь по левой щеке и опрокинул его на землю. Он откатился в сторону от разбушевавшегося джокера. Взглянуть ему в глаза не удалось — верзила двигался слишком быстро. За спиной у него послышался крик, и Спектор обернулся. Бес тащил русоволосую девушку к лимузину.

Инсулин встала перед верзилой и улыбнулась. Джокер упал на одно колено.

— Черт побери, ты что творишь?

Он уронил женщину, которую нес на плече, и рухнул на нее сверху. Брюнетка поспешно выползла из-под него, не замечая, как рвется на ней парча. Инсулин метнулась к ней, ухватила за локоть и потащила к машине.

Спектор кое-как сел, подумал о бегстве и взглянул на лимузин. Астроном смотрел прямо на него. Шансов уйти не было. И не будет — никогда.

Он двинулся к черноволосой девушке, обхватил ее за талию — она не была напугана, но взгляд казался безумным.

— Похоже, твоя поездка не удалась.

Девушка никак не отреагировала.

— Ни одна из вас не доживет до утра.

И снова никакого ответа.

Проходя мимо лежавшего на асфальте джокера, Спектор от души пнул его в лицо здоровой ногой.

2:00

Она оглянулась через плечо, выгнула спину так, что под нежной кожей, как два крыла, проступили лопатки, но Тахион не уловил намека. Он взволнованно продирал щетку сквозь спутанные кудри и невидящим взглядом смотрел в зеркало. Досадливо нахмурившись, Рулетка закинула руку за спину и расстегнула белое шелковое платье. Оно с шелестом упало на пол, мягко скользнув по лодыжкам.

Щетка с грохотом полетела на антикварный мраморный столик и разметала несколько хрустальных флакончиков.

— Ну и день! Есть нечто такое в этой дате, что она вечно порождает столько горя! А люди все празднуют. — Он махнул рукой в сторону закрытого окна: стекло не могло полностью заглушить шум гуляний. — Ты стала бы праздновать такую дату?

Его лиловые глаза, когда он стремительно развернулся к ней, казалось, пылали на бледном лице.

— Я — нет, но я вообще унылая личность. — Рулетка сделала несколько шагов ему навстречу и остановилась. — Мне кажется, ты не до конца понимаешь, почему они празднуют. Это не бесшабашность, это попытка выжить. Когда жизнь играет с нами свои шутки, у нас остается не слишком большой выбор. Мы можем смеяться, скрывая боль. Мы можем умереть. Или отомстить за себя. Ты слышишь смех, а я слышу крики боли.

— Боль? И ты говоришь о боли мне — мне, который вот уже сорок лет каждый день живет с этой болью? Вам, людям, хорошо. У вас милосердно короткая память. Трагедии, которые вы переживаете, быстро забываются. Раны в ваших душах быстро рубцуются. Мы не такие.

Он взял со столика фотографию в серебряной рамке, не отрывая глаз от изящного лица на снимке. Его губы одеревенели, морщинки у рта и глаз обострились.

Она снова почувствовала такую же боль, как в тот миг, когда Астроном содрал рубцы с кровоточащей души и выпустил на волю ее демонов. Они раз за разом услужливо подсовывали женщине каждое мгновение ее утраты и горя, и каждое повторение отзывалось в ней той же мучительной болью, что и в самый первый раз.

Она вдруг протянула руку и смахнула фотографию. Снимок упал лицом вниз на холодный мрамор, и стекло треснуло со странным звуком, похожим на звон колокольчиков. Тахион поднял фотографию и прижал к груди, и теперь Рулетка как зачарованная не в силах была отвести взгляда от осколков, составивших странный узор. Зеркало, разлетевшееся на тысячи крохотных кусочков, осколки оконных стекол, усеивающие улицу, словно искристый снег…

Глаза такисианина, устремленные на нее, казалось, вот-вот прожгут дыру у нее в щеке. Длинные ресницы опустились — он долго смотрел на фотографию. Потом снова обратил свой опаляющий взгляд на нее.

— Ты совершенно права, — пробормотал Тахион и, открыв ящик комода, убрал туда фотографию. Прежде чем он успел закрыть его, Рулетка заметила поблескивавший вороненым металлом «магнум».

* * *

Посреди самого сердца Нью-Йорка они вдруг ощутили, как будто бродят в дремучем лесу и не могут из него выбраться. Все люди в толпе стали на одно лицо, все костюмы начали казаться одинаковыми. Вот только здесь не было шестнадцатилетней девочки, высокой и тоненькой, с прямыми черными волосами и темными глазами.

Из переулка доносились какие-то крики. Вонищенка покачала головой и двинулась дальше.

— Погоди, — сказал Джек и и свернул в узкий проход между домами.

И увидел нескольких человек, с которыми сегодня уже сталкивался, среди них был Жан-Жак. Сейчас его старый знакомый склонился к одному из танцоров. Тот в грязном и разорванном балетном костюме ничком лежал на земле. Вокруг рта у него темнела кровь.

Рядом с ними стоял бродяга, с которым Джек столкнулся на углу 10-й Уэст. Прозрачные глаза парнишки были не видны во мраке.

— На-ка, получи, — сказал он.

Джек с Вонищенкой услышали щелчок выскочившего лезвия.

Парень пригнулся и сделал обманный бросок в сторону Жан-Жака. Сенегалец не шелохнулся.

— Чертовы педики! Сейчас я отрежу вам все, что шевелится.

Джек бросился вперед. Вонищенка подставила ему подножку, и он растянулся на асфальте, но успел выставить вперед ладони и почувствовал, как содрал кожу на неровной брусчатке.

— Подожди.

Вонищенка нахмурилась, сосредотачиваясь. Из вонючих куч мусорных мешков, наваленных в темном переулке, высыпала стая бездомных кошек. Они с мяуканьем набросились на парня с ножом. Тот зарычал и развернулся к ним навстречу.

— Пойдем, — сказала Вонищенка, помогая Джеку подняться. — Все уладилось. Все хорошо. — Она потянула его за рукав.

Джек заколебался, но увидел, что Жан-Жак помогает своему другу встать, и зашагал за Вонищенкой.

Бездомные кошки торжествующе выли и мяукали у них за спиной.

— Более подходящего гомофоба для такой расправы и найти было нельзя, — пробормотал Джек.

* * *

Спектор никогда еще не бывал в квартире у Астронома. Старик жил на Семидесятой улице неподалеку от Центрального парка. Квартира оказалась оформлена в приглушенных тонах — темные деревянный пол и мебель, серовато-белые стены и потолок.

Астроном отпер дверь в комнату за библиотекой и, тяжело опираясь на дверной косяк, сделал им знак войти. Пленницы вели себя очень тихо — вероятно, Инсулин приложила к этому руку. В комнате стоял полумрак — единственным источником света было большое окно в крыше. Под ним возвышался алтарь, сделанный из красного дерева. На каждом его углу лежали стальные наручники, а с одного конца имелась большая треугольная выемка. Не следовало особо напрягать воображение, чтобы решить, для чего все это предназначено.