привилегированной части публики, тесно связанной с администрацией императорских театров. Функции комитета, пользуясь выражениями Адлерберга, состояли прежде всего в защите «благородного» вкуса от эстетически и социально «низкого» искусства.

Некоторые представители актерских и литературных кругов, такие как артистка А. И. Шуберт, воспринимали Театрально-литературный комитет как бюрократическую структуру, подавляющую свободу творчества и фактически дублирующую функции цензуры[560]. Она ссылалась на пьесу А. А. Потехина «Мишура», якобы запрещенную комитетом, выполнявшим волю министра императорских театров. Этот эпизод едва ли достоверен с фактической точки зрения: позже пьесу все же одобрили, а Потехин сам вступил в комитет[561]; к тому же комедия Потехина была в итоге запрещена драматической цензурой, что сделало разрешение или запрет комитета неактуальным (см. Дризен; Федяхина, т. 2, с. 407–408). Все же в писательском сообществе ходили слухи, напоминающие изложенную Шуберт историю. Так, в разгар публичного обсуждения запрета пьесы Островского Д. Д. Минаев будет публично излагать очень схожие эпизоды из его истории.

Однако принципиальное столкновение между Театрально-литературным комитетом и прессой произошло в 1861–1862 годах[562]. Причиной послужил запрет, наложенный комитетом на пьесу Островского «За чем пойдешь, то и найдешь (Женитьба Бальзаминова)» 23 сентября 1861 года и отмененный в конце следующего года[563]. Из протокола заседания ясно, что мнения членов комитета разделились: семеро было против пьесы, трое — за, В. П. Петров и А. А. Потехин не присутствовали. Причины «неодобрения» комедии в журнале не прояснены[564]. Как распределились голоса, Островскому сообщал в недатированном письме И. Ф. Горбунов[565]. По его словам, пьесу поддержали А. А. Яблочкин, В. П. Петров и П. А. Фролов. Сведения Горбунова, однако, неточны: Петрова на заседании не было. Судя по протоколу, на нем присутствовали председатель комитета П. И. Юркевич, А. А. Краевский, П. И. Зубров, П. И. Григорьев, П. А. Каратыгин, И. А. Манн, А. Г. Ротчев и П. С. Федоров, из которых лишь один голосовал против запрета. Главным ответственным за решение Горбунов назвал Краевского — как раз представителя «литераторов», известного издателя.

Первым на решение отреагировал сатирический еженедельник «Искра», один из редакторов которого В. С. Курочкин предполагал выпустить отдельную статью об этом деле, однако ограничился лишь упоминанием в обзорной заметке[566]. Приведем целиком отзыв Курочкина, в котором намечена главная тема последующей полемики:

…последние сцены А. В. (так!) Островского «За чем пойдешь, то и найдешь», напечатанные в журнале «Время» и понравившиеся всей грамотной публике, признаны никуда не годными некоторыми ценителями искусства, аматерами. Что это за люди, откуда они вышли и куда идут? Ничего этого мы не знаем, но уверены, вместе с читателями, что мнение каких-нибудь Митрофанов Ивановичей, Назаров Назаровичей, Павлов Степановичей, Андреев Александровичей, Александров Гавриловичей, Петров Ильичей, Ивановичей, Андреичей и всяких других ничтожно перед общим мнением людей, понимающих искусство[567].

Самый важный мотив отзыва Курочкина, повторяющийся несколько раз, — противопоставление позиций комитета и публики: именно последняя, с точки зрения критика, определяет репутацию драматурга. Во-первых, сцены Островского нравятся «всей грамотной публике», во-вторых, члены комитета этой публике неизвестны, а в-третьих, их взгляд не имеет значения по сравнению с «общим мнением людей, понимающих искусство». Сам Курочкин претендует на роль выразителя этого «общего мнения», которое высказывается им публично, со страниц журнала, а не в кулуарных интригах комитета. Таким образом Курочкин отказывал комитету и Дирекции императорских театров в праве определять литературную репутацию и наделял этим правом прессу.

Особенно резкими обвинения против комитета стали в следующем, 1862 году. Очень последовательно эту организацию критиковал Ап. Григорьев, давний и фанатичный (по его собственному любимому выражению) поклонник творчества Островского. Григорьев высказывался на страницах журнала «Время», где и была опубликована не рекомендованная к постановке пьеса. Критик понимал установку Театрально-литературного комитета на борьбу с «простонародным» вкусом вполне в духе министра Адлерберга, однако оценивал такую задачу резко негативно. Григорьев противопоставил ложному вкусу членов комитета неразвитый, но глубокий эстетический вкус «массы» в цикле статей «Русский театр. Современное состояние драматургии и сцены»:

Строгий вкус, что ли, театральных ценителей отвергает, например, последнюю из этих пьес («За чем пойдешь, то и найдешь». — К. З.)… или нравственность, что ли их оскорблена тем, что Бальзаминов добился наконец своей цели — женитьбы на богатой купчихе? Право, не знаем[568].

В непопулярности выдающихся пьес на сцене Григорьев винил не «низший класс», а драматическую цензуру и сам комитет, по вине которых «<р>усский театр и русская драматургия до сих пор, несмотря на Островского, все еще как-то не ладят между собою», а театр не может стать «серьезным делом» для массы зрителей[569]. Еще более резко критик высказался о комитете и его неспособности разрешить проблемы русского театра в следующей статье цикла:

…статистические факты за один предшествовавший месяц достаточно могут удостоверить каждого, кто только усумнится (а кроме членов разных специальных комитетов, право, едва ли кто усумнится) в том, что слова бессмысленность и безосновность по отношению к репертуару русской сцены употреблены нами вовсе не для «красоты слога»[570].

Интересным образом с Григорьевым совпал его политический и эстетический оппонент Д. Д. Минаев, выступивший на страницах юмористического еженедельника «Гудок», приложения к газете «Русский мир»[571]. Фельетон Минаева, посвященный Островскому и Театрально-литературному комитету, написан в очень сложной форме. Рассказчик, скрывающийся под псевдонимом Дон-Кихот Петербургский, описывает «фей», благодаря вмешательству которых литература и сцена оказываются разделены непроницаемым барьером:

…главным производителем этих рублевых драм и комедий может назваться г. В. Дьяченко, новое дарование, открытое или театральной феей, или таинственным театральным комитетом. <…> Литература, напр., указывает на Гоголя и Островского, а на сцене произведения этих писателей не признаются и почти совершенно не позволяются[572].

Именно фея приказывает некоему Павлу Степановичу Репертуарову (очевидно, П. С. Федорову, начальнику репертуарной части и члену комитета) ставить водевили собственного сочинения. Далее сам Дон-Кихот пытается создать пьесу, которая, однако, до сцены не допускается. Явившаяся ему во сне фея вопрошает его: «…неужели же не догадываешься, что вместо театрального комитета ты попал в общество людей, нисколько не знакомых ни с искусством, ни с русской сценой, ни с ее условиями и требованиями?»[573] Минаев перечисляет членов этого общества: это «чиновник, знающий, может быть, счетную и бухгалтерскую часть, но до сих пор еще не слыхавший даже по названию ни одной пьесы Шекспира» (видимо, Федоров), «искатель приключений, который даже в самой Калифорнии не нашел золота» (Ротчев), «корректор, который всю свою жизнь поправлял в газете одни только опечатки и в творении писателя видит только одни ошибки —