Нас высадили в каком-то городе, и мой попутчик сказал: Каргълык. Он имел в виду, что я должна переночевать здесь. Я знаю не так уж много иностранных языков, а те, что знаю, пригодились бы лишь в Латинской Америке. Но я заупрямилась. Как заезженная пластинка, я повторяла «такси», «Хотан» и медленно качала головой каждый раз, когда он произносил слово «отель». Я знала, что по местным меркам такси стоит целое состояние, но мне уже было все равно. Я хотела попасть на воскресный рынок, и точка! Мой сосед по автобусу отвел меня на стоянку, где собирались таксисты, и принялся с ними торговаться. В результате получилось всего на пару долларов больше, чем та сумма, которую вернул мне водитель, поэтому я сказала ракмат (спасибо) и села на переднее сиденье.

На заднее сиденье влезли еще трое ребят, и мы отправились. По дороге проезжали крестьян, которые шагали пешком, ехали на телегах или трехколесных мотоциклах, нагруженных товаром. Не было ни туристических автобусов, ни домов, обшитых «туалетной» плиткой, ни многоэтажек. В уйгурских музыкальных клипах часто показывают автомобиль, который едет по аллее, усаженной тополями; в свете заходящего солнца деревья отбрасывают тени. Мне казалось, будто я попала в один из таких клипов. Золотистые лучи падали на стволы деревьев, которые росли так густо и высоко, что склонялись над нами. Мы словно ехали в тоннеле.

Через несколько часов наступила кромешная тьма. Нам навстречу выезжали грузовики со слепящими фарами. А тележки, запряженные ослами и кренившиеся на сторону от тяжелого груза, никак не освещались. Я надеялась, что мы не врежемся в них или велосипед без огней. Мимо проехала бедная лошадка, которая тянула сразу две телеги, под завязку нагруженные огромными мешками.

Я думала, все эти крестьяне едут на знаменитый воскресный рынок, и предположила, что Хотан уже совсем рядом. Но нет. Мы были в пути еще несколько часов! Потом такси вдруг остановилось в полной темноте – даже на небе не оказалось ни звездочки. Мои соседи открыли двери. Я огляделась и внезапно поняла, в каком уязвимом положении я нахожусь. Вокруг не было ни тележек, ни грузовиков и вообще никаких признаков жизни. Я открыла свою дверь, но водитель что-то пробормотал и приказал оставаться в машине. Я сидела как на иголках, представляя, что они задумали. Тем временем все мои спутники растворились в темноте. Вернувшись, они были в приподнятом настроении, и я поняла: это был перерыв на туалет, но только для мужчин. В полночь по пекинскому времени мы остановились на парковке больницы, где нас поджидало другое такси.

«Отель», – сказала я, а водитель переспросил: «Хотан?» Я очень надеялась, что мы уже в Хотане или, по крайней мере, он сейчас меня туда отвезет. Через несколько минут мы притормозили у отеля «Хотан», огромного сверкающего здания. Судя по виду, отель был мне не по карману, но, к счастью, он оказался очень дешевым и уютным!

Наутро начинался Рамадан, а я за весь день съела всего несколько крекеров. Я была рада оказаться в красивой уютной комнате в отеле, который тоже был оформлен в роскошном уйгурском стиле – сплошные мрамор и резьба. В Рамадан мне всегда больше хотелось пить, чем есть, но я поняла: если не поем сейчас, то придется два дня протянуть без пищи. Я коснулась рта, изобразила, что жую, и меня отправили в китайский «народный парк». Я увидела гирлянды ярких лампочек и несколько столиков – ночной рынок. Шайка уличных мальчишек издевалась над умственно отсталым бездомным. Впервые за все мое пребывание в Синьцзяне я видела умственно отсталого человека без сопровождения и уличную банду подростков.

В Рамадан сложнее всего выдержать первые дни, когда от рассвета до заката нельзя ни пить, ни есть. Нужно чем-то занять себя, чтобы не думать о голоде и жажде. К счастью, меня отвлек воскресный рынок. В Синьцзяне люди относились к Рамадану гораздо спокойнее, чем в Индонезии. Я даже подумала, что перепутала дни, когда увидела завтракающих детей. Но взрослые не ели. Огонь под мангалами не горел, и я решила, что месяц поста начался.

В прошлом году в Индонезии перед началом Рамадана я повсюду видела рекламу сладостей для прерывания поста по вечерам. Во времена Мухаммеда это были финики. В наше время некоторые ели печенье. Но уйгуры прерывали пост наном и водой.

Призыв к молитве в Индонезии звучал постоянно, а вот в Синьцзяне его не было. В часы рассвета индонезийские мечети передавали целые лекции по громкоговорителям! Казалось невозможным не понять, когда начинается и кончается пост – выли сирены, пели муэдзины, по радио транслировались объявления. В Синьцзяне мне пришлось самой выяснять время начала и конца Рамадана. Поскольку я не знала уйгурский, это оказалось непросто.

Воскресный рынок стал праздником для меня и моей видеокамеры. Я все снимала и снимала, и не могла остановиться. Стоило ее убрать, и тут же приходилось доставать снова. В Хотане я не встретила ни одного туриста, поэтому для многих местных камера была в новинку. Вокруг меня неизменно собиралась толпа из стариков и детей; многие из них жили в деревнях и приходили в полный восторг, увидев себя в видоискателе.

Весь город превратился в рынок, и в каждом районе продавали конкретный товар. На одной улице были одни птицы, куры, кошки и собаки. Я удивилась, узнав, что уйгуры держат собак как домашних любимцев – ведь в исламе собака считается грязным животным, ее нельзя пускать в дом и ласкать. Есть собак также строго запрещено, поэтому их явно продавали не на мясо. Я слышала, что синьцзянцы держат этих животных во дворах, но не в доме. Их водили на поводках, они играли с детьми – как в любом другом уголке нашей планеты.

Улица за улицей – повсюду был рынок. На огромной территории расположились торговцы нефритом. Я увидела знаменитый хотанский белый нефрит и черный: и крошечные кусочки, и глыбы диаметром в фут. Камни лежали на столиках, на полу, на тележках, капотах автомобилей. У пересохшего русла реки, где люди ежедневно искали нефрит, бегали дети, зажав в кулачках маленькие камушки и предлагая их прохожим.

Торговцы коврами разворачивали перед покупателями большие красные, розовые и пурпурные ковры. Здание, которое они занимали, напоминало уменьшенную копию кашгарского большого базара. Женщины торговали атласным шелком: их прилавки занимали несколько рядов. Мне пришлось себя сдерживать – я планировала купить его на знаменитой шелковой фабрике в пригороде Хотана.

Мужчины вырезали из дерева и украшали фигурки золотыми блестками. Кузнецы превращали куски олова в большие емкости, шкатулки, кастрюли. Мимо протарахтела тележка, доверху нагруженная зеленым салатом; а в одном переулке торговали только луком всевозможных сортов. В жизни не видела столько лука! Водители карабкались по горам лука, а просыпавшиеся луковицы тут же были раздавлены прохожими.

«Бензоколонка» для мотоциклов состояла из двух огромных металлических канистр с бензином. Подъезжал клиент, и девушка в платьице с блестками черпала бензин маленьким ковшиком и через воронку наливала его в бензобак.

Я поймала такси и жестами изобразила, как пряду шелковую нить и работаю на ткацком станке. Водитель выехал из города и помчался в Дзию, оставляя после себя клубы пыли на неасфальтированной дороге. Большинство семей в этой деревне с глинобитными домами зарабатывали на жизнь изготовлением атласного шелка. Обычно шелковую ткань делали из нитей разных цветов. Шестиметровые отрезы ткали на узком станке шириной примерно двадцать дюймов[52], поэтому и ткань получалась такой ширины. Разноцветным атласным шелкам более двух тысяч лет; эту ткань можно встретить везде от Китая до Сирии, во всех странах, где в древности пролегал Великий шелковый путь.