Признаю, это было нечто такое, что я не предвидел (хотя в моей долгой жизни я мало что предвидел: я выживал и кое-чего достигал лишь потому, что быстро реагировал). Но это я должен был предвидеть. Когда проводишь в стазисе десять месяцев в году, возникает побочный эффект – подчиненные и начальники начинают воспринимать твои пробуждения как нежелательное вмешательство. Те, кто был к тебе предельно лоялен, – они уходят в отставку, делают карьеру в других местах, или же их вынуждают уйти. Вскоре тебя начинают окружать только те, кто лоялен к самим себе, к своей карьере или к тем, кто хочет заполучить твое место.

Но все мои пробуждения сопровождались таким роскошным шоу! Все отчитывались о проделанной работе, о том, как выполнялись мои решения, отданные в предыдущий период бодрствования, – или объясняли, по каким причинам решения не исполнялись.

В последние три пробуждения я должен был заметить, сколь неубедительными стали эти объяснения и сколь неэффективно выполнялись мои распоряжения. Должен был уловить, что тот бюрократический суп, в котором я успешно варился столько лет, начал прокисать вокруг меня. Мне следовало понять, что периоды долгого отсутствия лишают меня сил.

Лишь потому, что месяцы в стазисе не приносили мне никакого удовольствия, я не понимал, что они, по сути, являлись отпусками. Это была попытка продлить пребывание в офисе, не занимаясь делами. Разве это когда-то считалось хорошей идеей?

Эндер, это было проявлением тщеславия с моей стороны. Это не могло сработать, так не могло продолжаться. Я проснулся, чтобы обнаружить: на двери моего кабинета больше нет таблички с моим именем. Я оказался в списке вышедших в отставку офицеров командования МФ – на пенсии полковника, чтобы уж совсем меня добить. Что касается какой-либо пенсии от МдК – об этом и речи не шло: я не вышел в отставку, меня уволили за неисполнение должностных обязанностей. Мне зачли годы пропущенных собраний, пока я валялся в стазисе; зачли то, что я не пытался заявлять о каких-либо отгулах; мне даже припомнили тот поросший быльем трибунал, пытаясь доказать «халатное отношение». Так что я уволен по статье, отправлен доживать на половину зарплаты полковника.

Думаю, на самом деле они полагают, что я сумел обогатиться за время моего пребывания в должности. Но я никогда не был политиком такого плана.

Однако меня мало волнуют материальные вещи. Я возвращаюсь на Землю, где у меня по-прежнему имеется маленькое имение, – я позаботился о том, чтобы налоги исправно оплачивались. У меня будет возможность мирно жить на пенсии в живописном местечке в Ирландии, в которое я влюбился и приобрел в те годы, когда ездил по свету в поисках детей, которых нужно будет эксплуатировать (и возможно, уничтожить) в Боевой школе. Соседи понятия не имеют, кто я такой и уж тем более кем был раньше. Я пережил свою дурную славу.

Один недостаток отставки: у меня больше не будет привилегий в пользовании ансиблем. Даже это письмо пойдет к тебе с таким низким приоритетом, что пройдут годы, прежде чем оно попадет к тебе. Но компьютеры ничего не забывают, и ничья месть не помешает мне попрощаться со старыми друзьями. Я следил за безопасностью системы, и главы МФ и СЛЗ понимают важность поддержания независимости Сети. Ты увидишь это сообщение, когда выйдешь из стазиса по прибытии на Ганг, четыре года спустя.

Я пишу тебе с двумя целями. Во-первых, хочу, чтобы ты знал: я понимаю и помню, чем я и весь мир тебе обязаны. Пятьдесят семь лет назад, прежде чем ты отправился на Шекспир, я собрал твою зарплату за время войны (пересчитанную задним числом на звание адмирала), пожертвования тебе и твоим воякам в первую волну благодарности и твою зарплату губернатора Шекспира и разместил их в шести разных, но взаимосвязанных фондах с безупречной репутацией.

Все они будут постоянно проверяться лучшей программой, которую я мог найти и которая – тебя это позабавит – основана на ядре «Свободной игры» (или «Игры воображения», как ее называли в Боевой школе). Способность программы постоянно отслеживать себя, все источники данных и вводную информацию и самой себя перепрограммировать в ответ на новые данные – все это сделало ее оптимальным выбором для того, чтобы гарантировать наилучший присмотр за твоим финансовым благополучием. Менеджеры-финансисты из числа людей могут оказаться некомпетентными, они могут поддаться искушению, или же они могут умереть, после чего их сменят менеджеры похуже.

Ты можешь спокойно снимать набегающие проценты, не платя каких-либо налогов до совершеннолетия, которое (спасибо детишкам, летающим на космических кораблях) сейчас считается исходя из суммы корабельного времени в межзвездных перелетах плюс дни, проведенные в реальном времени в промежутке между такими перелетами, а время в стазисе не учитывается. Я сделал все, что мог, чтобы обезопасить твое будущее от превратностей времени.

И это приводит меня ко второй цели письма. Я старик, который считал, что может манипулировать временем и жизнью и увидеть исполнение всех своих замыслов. В некотором роде, полагаю, мне это удалось. Я дергал за ниточки, и большинству моих марионеток удалось дотанцевать до финала пьесы. Я пережил многих из тех, кого знал, и всех моих друзей.

Кроме тебя, дружище. Я пришел к тому, чтобы думать об этом вот как: надеюсь, я не переступаю черту, потому что сейчас собираюсь дать тебе дружеский совет.

Перечитывая сообщение, в котором ты просил меня отправить тебя на Ганг, я зацепился за выражение «собственные причины», в котором усмотрел вероятность, что ты собираешься использовать межзвездные перелеты так же, как я использовал стазис, – как способ пожить подольше. Однако в твоем случае речь идет не о том, чтобы увидеть исполнение твоих замыслов, – не уверен, что у тебя они вообще есть. Вместо этого я думаю, что ты попытаешься оставить между собой и своим прошлым десятилетия, а возможно, и столетия.

Думаю, этот план не лишен остроумия, если ты предполагаешь пережить свою славу, поселиться где-нибудь в тихой анонимности, жениться, завести детей и воссоединиться с человечеством, но уже среди людей, которые и помыслить не смогут, что их сосед Эндрю Виггин может иметь какое-то отношение к великому Эндеру Виггину, спасшему мир.

Но боюсь, ты пытаешься убежать от чего-то еще. Боюсь, ты считаешь возможным скрыться от того, что сделал, – от событий, которые разбирались в том трибунале. Боюсь, ты пытаешься убежать от гибели Стилсона и Бонзо Мадрида, от тысяч людей и миллиардов жукеров, павших на войне, в которой ты одержал для нас столь блистательную и невозможную победу.

Эндер, у тебя не получится. Они останутся с тобой навсегда. Твои воспоминания о них не увянут даже тогда, когда весь остальной мир об этом позабудет. Ты защищался от детей, которые всерьез намеревались тебя уничтожить, и ты сделал это эффективно; не сделай ты это, смог бы ты одержать свои великие победы? Ты защищал человечество в войне с врагом, который беспечно уничтожал людей, забирая наш мир, наш дом, наши достижения, будущее планеты Земля. Ты себя коришь за то, за что я воздаю тебе честь. Пожалуйста, услышь и мой голос, а не только свое самобичевание. Попытайся их уравновесить.

Ты тот, кем всегда был, – тем, кто берет на себя ответственность, предвидит последствия и действует ради защиты остальных – и да, самого себя. Такому человеку нелегко сбросить свою ношу.