В Сталинграде югославского президента вышли встречать 400 тысяч человек. Везде была жуткая давка, особенно на Мамаевом кургане. «Все кордоны смяты, — вспоминал корреспондент ТАСС Владимир Еременко. — Я рвусь со своим красным тассовским удостоверением через толпу. Благо местные комитетчики меня знают, шепчут что-то московским, и те дают дорогу. Пробиваясь, вижу „затёртую“ в толпе супругу Тито. Йованка растерянно озирается, молит о помощи. Кричу комитетчикам, указываю глазами: „Выручайте!“ И сам рвусь к ней. „Ведь затопчут! И международный скандал…“ Наконец, вняли моим крикам. Комитетчики устроили коридор в толпе. Через него мы с Йованкой настигли первых лиц уже на вершине кургана»[518].

После Сталинграда состоялись поездки по колхозам и совхозам Краснодарского края, посещение Новороссийска, катание на яхте по Черному морю, поездка в Сочи. Гостеприимные хозяева показали югославам дачу Сталина под Сочи. Во время экскурсии вдруг заиграла музыка — кто-то поставил пластинку на проигрыватель. Вскоре и русские, и югославы, не исключая Тито, пустились в пляс. Зрелище танцующего Тито на даче умершего Сталина имело поистине символический характер[519].

«Замирение» с Югославией превратило Тито в один из персонажей советского фольклора. В популярной частушке тех лет пелось:

А среди интеллигенции ходили слухи, будто бы Тито поставил перед Хрущевым условие: выдать ему писателей и художников, которые рисовали на него карикатуры и писали на него эпиграммы. Называли имена Бориса Ефимова, Сергея Михалкова, Кукрыниксов, Ореста Мальцева и других.

Накануне приезда Тито в Москву советских деятелей литературы и искусства накрыла вторая волна запретов связанных с Югославией. Теперь запрещали те произведения, в которых хоть как-то упоминалось о «кровавом палаче» и «изменнике» Тито. Среди запрещенных были книги популярного тогда писателя Николая Шпанова, отмеченные Сталинскими премиями, стихи и басни Сергея Михалкова, статьи и памфлеты Константина Симонова, рисунки Кукрыниксов и Бориса Ефимова или, например, сборник стихов некоего поэта Льва Галкина. В нем было и стихотворение с такими строчками:

(то есть как расстрелянный, а потом и повешенный партизанами Муссолини). Одной из первых была изъята из библиотек «Югославская трагедия» Ореста Мальцева.

Теперь перед советскими «мастерами художественного слова» партия поставила новые задачи — крепить дружбу с Югославией. За выполнение этой задачи взялись все те же Сергей Михалков, Николай Тихонов, Константин Симонов и другие.

Но Хрущев и Тито обсуждали гораздо более важные проблемы. Советская сторона снова старалась вернуть Югославию в «социалистический лагерь», а Тито этому всячески сопротивлялся. Он назвал неприемлемым и сам термин «социалистический лагерь». Хрущев предложил взамен понятие «социалистический фронт», а Микоян, признав, что слово «лагерь» выглядит «отпугивающим», высказался за термин «содружество»[520].

Сделав эту уступку, Хрущев снова перешел в наступление. Он заявил, что если компартии будут действовать без согласования своих шагов, то это станет отказом от ленинских принципов и вообще приведет к краху коммунистического движения. «Вижу, — сказал Хрущев, — что вы хотите все-таки остаться вне лагеря». Тито тут же отреагировал: «Если мы и вне лагеря, то не вне социалистического мира»[521].

Тито был против, чтобы Югославия вступала в Организацию Варшавского договора. Сошлись на том, что в случае войны она выступит на стороне социалистических стран. Югославы отказались также вступить в СЭВ, хотя были и не против сотрудничества с его членами. В разгар дискуссии о будущем социализма и его формах, когда Микоян заявил, что «мы и вы не допускаем существования других партий», Тито под одобрительные реплики советской стороны заметил: «Правильно, мы тоже не допускаем, на что они нам нужны?»[522] Этот эпизод показал, что несмотря на все свои разногласия советские и югославские коммунисты придерживались весьма близких взглядов на внутреннее устройство различных моделей социалистического общества.

Хрущев старался показать югославам, что их настоящие друзья находятся в СССР и они не пожалеют для них ничего. Тито привезли на военный аэродром в подмосковной Кубинке и показали почти все самые современные самолеты. Тито получил в Кубинке подарок — пассажирский самолет Ил-14, переоборудованный специально для полетов высшего государственного руководства. Советская авиатехника произвела на президента Югославии сильное впечатление, но на результаты визита это все равно не повлияло.

20 июня 1956 года в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца были подписаны итоговые документы визита. Сначала Булганин и Тито подписали заявление правительств двух стран, в котором были зафиксированы близость или совпадения позиций правительств по международным вопросам, а также желание укреплять дружбу и сотрудничество между СССР и Югославией. Потом Хрущев и Тито поставили свои подписи под документом, который стал называться Московской декларацией. Его полное название — «Декларация об отношениях между Союзом коммунистов Югославии и Коммунистической партией Советского Союза». Уникальность этого события заключалась в том, что в первый (и, кажется, в последний) раз в советской истории в Кремле, с соблюдением всех необходимых протокольных ритуалов, было заключено межпартийное соглашение о сотрудничестве.

«Обе стороны придерживаются взгляда, — говорилось в Декларации, — что пути социалистического развития в разных странах и условиях различны и что богатство форм развития социализма способствует его укреплению, и, исходя из факта, что и одной, и другой стороне чужда любая тенденция к навязыванию своего мнения в определении путей и форм социалистического развития, — согласились, что вышеупомянутое сотрудничество следует основывать на полной добровольности и равноправии, на дружеской критике и товарищеском характере обмена мнениями по спорным вопросам между нашими партиями»[523].

«Судя по поведению русских, — отмечал в дневнике югославский посол в Москве Мичунович, — им не остается ничего другого, кроме как, хотя бы на некоторое время, выражать удовлетворение результатами визита Тито, хотя, по моему мнению, они разочарованы. Они вложили в визит очень много, но эти большие инвестиции не оправдались»[524].