«Как вы только такое могли сказать?! — возмутился Тито. — Меня бы и сам дьявол не заставил идти к какой-то другой системе! Я всю жизнь боролся за коммунизм, за социализм. Всю жизнь боролся! Я был революционером не за деньги! Я не за деньги сидел в тюрьмах! И мои товарищи тоже! Я не за деньги всю жизнь занимался революционной работой! Как бы я мог отречься от социализма? Как я мог отречься от самого себя? Почему вы так думаете? Как я мог бы отказаться от своего собственного „я“?»[496]

В первые дни переговоров стороны то и дело обращались к «прошлому». Хрущев доверительно рассказывал, в какой атмосфере они жили при Сталине. О том, что их подслушивали везде и всегда и микрофоны стояли даже у него под кроватью[497]. Он рассказал и о том, как планировался Берия. «Это не коммунист, это шпион, агент», — убеждал Хрущев югославов.

«Мы не из-за слабости приехали сюда… — продолжал он. — Злобствовали, злобствовали, называли вас фашистами и черт знает еще чем, потом приезжаем в таком составе. Слушайте, если бы у нас не было принципов, если бы мы не были марксистами и политиками, нам сейчас легче было бы продолжить старую линию, а не объяснять»[498].

Переговоры в Белграде продолжались 27–28 мая. Затем югославские и советские руководители отбыли из Белграда на правительственном поезде. Дорога пролегала на Ядран (Адриатическое побережье) через известные на весь мир курортные города Опатия и Риека, и потом — на Бриони. Большую часть пути делегации проехали на автомобилях. Гости искренне восхищались красотами Югославии, но многое их удивляло. Хрущев и Микоян недоумевали, почему на югославских курортах отдыхает столько иностранных туристов, которые могли шпионить в пользу различных разведок.

На Бриони Тито решил лично показать гостям свою резиденцию. Он подъехал к вилле советской делегации за рулем открытого «кадиллака». Усадив в него Хрущева, Булганина и Микояна, лихо рванул с места, к ужасу советской охраны[499].

Картину «похищения» советских руководителей наблюдала большая группа югославских и иностранных журналистов. Репортеры бросились к своим фото- и кинокамерам. Один американский журналист, захлебываясь от восторга, говорил коллегам: «Господа, мне здесь больше нечего делать! За мои три снимка, как Тито возит Советы, я и моя семья смогут спокойно жить больше года!!!»

Вскоре сенсационные фотографии с Бриони облетели весь мир. И Тито, и Хрущев были довольны: обоим всегда льстило повышенное внимание журналистов. 30 мая Тито с Хрущевым и Булганиным совершили морскую прогулку на катере, посетив города Пула и Ровинь. Потом на автомобилях они прокатились по Хорватии и Словении, доехав почти до самых Альп. Там побывали в словенской резиденции Тито на озере Блед.

В Словении произошел инцидент, который мог сильно осложнить восстанавливаемые советско-югославские отношения. На встрече с руководителями Словении Хрущев вдруг начал так возвеличивать Сталина, что югославские руководители были шокированы. Много лет спустя он объяснял свои действия: «Мы делали все, чтобы выгородить Сталина, не сознавая того, что выгораживаем преступника… Когда мы затронули этот вопрос и сослались на Берия, то они стали улыбаться и подавать реплики. Это нас раздражало, и мы, защищая Сталина, вступили в большой спор, дошедший до скандала. Потом я публично выступал в защиту Сталина и против югославов. Сейчас ясно, что эти позиции были неправильными…»[500]

Из Словении делегация переехала в столицу Хорватии Загреб, а потом поездом выехала в Белград. Почти все это время Хрущев пытался уговорить Тито установить более тесное партийное сотрудничество. Он не хотел отказываться от своей главной цели — вернуть Тито в лагерь «братских стран социализма». Аргументы у советской стороны были такими: «В каждой роте есть командир. Если нет командира, значит, и нет роты… Только сильный социалистический лагерь во главе с Советским Союзом способен защититься от империализма»[501].

Но Тито вел свою игру. Он так и не дал однозначного ответа, заметив лишь, что такие вещи сразу не делаются, и предложил еще подумать. Хрущева это явно расстроило.

Югославы с самого начала визита хотели, чтобы его результаты были зафиксированы в форме какого-то документа, который бы определял принципы будущих отношений между двумя странами. Хрущев был не против.

Советская делегация привезла с собой проект своего заключительного заявления, а югославы подготовили свой. Когда же делегации обменялись проектами, то выяснилось, что они сильно различаются. Тогда Хрущев, к огромному удивлению югославов, согласился, чтобы документ по итогам визита готовился на основе югославского проекта.

В этом вопросе Хрущев решил уступить Тито. Он все-таки надеялся, что в будущем будет решен вопрос об укреплении партийных связей. А Тито, как мог, подогревал в нем это убеждение. Под конец визита он согласился направить в Москву письмо от имени ЦК СКЮ, в котором бы рассматривались отношения между КПСС и СКЮ.

В семь часов вечера 2 июня в Доме гвардии состоялось торжественное подписание декларации. Тексты документа на сербскохорватском и русском языках в красных кожаных переплетах вынесли в зал. От имени правительства Югославии декларацию подписал Тито, от имени правительства СССР — председатель Совета министров Николай Булганин.

Белградская Декларация констатировала единство взглядов или близкие позиции СССР и Югославии по международным вопросам. Конфликт 1948 года был довольно туманно назван «значительным расстройством во взаимоотношениях». Стороны выражали готовность отныне строить свои отношения на принципах полного равноправия, невмешательства во внутренние дела, взаимного уважения независимости и суверенитета, территориальной неприкосновенности и прекращения пропаганды и дезинформации[502].

Для Тито это был момент триумфа. Москва не только признала свои ошибки, но и приняла новую формулу отношений, признав в Югославии равноправного партнера, имеющего право на собственное мнение.

После церемонии обе делегации отправились на прием, который устроила советская сторона. Перед ужином состоялся концерт, в котором участвовали известные советские артисты, а когда гости сели за стол, то оперную певицу из Большого театра Галину Вишневскую посадили рядом с Хрущевым, Булганиным и Микояном — как раз напротив Тито и его жены Йованки. По замыслу советской делегации она должна была выступить как бы в роли хозяйки приема.