– Дома посмотришь. Извини, у меня дела еще в Госплане, а вечером я вылетаю. Встретимся теперь у нас, когда будем подписывать контракт.

Катерина развернула в машине сверток. В бархатном футляре лежало ожерелье из ярко-зеленого малахита. Верну, решила Катерина, слишком дорогой сувенир. Но не вернула. Вечером показала Александре. Та вертелась перед зеркалом, примеряя украшение к блузкам, кофточкам.

– Не отдавай, – умоляла Александра. – Будем носить по очереди. Это же самая дорогая драгоценность в нашем доме.

Александра была права. Драгоценностей в доме не было. Серебряные цепочки со знаком зодиака не в счет, такие носили все женщины. Драгоценностей Катерине никто не дарил, а сама купить не могла. И холодильник, и телевизор, и мебель покупала в кредит. На машину одолжила у пятерых и только недавно расплатилась.

– Ладно, оставлю, – успокоила дочь Катерина. – В первый и последний раз.

Вечером позвонил редактор и сообщил, что очерк пойдет завтра после программы «Время», в самое смотрибельное время.

Катерина включила телевизор заранее, поглядывая на часы. Она впервые видела себя на экране. Первая съемка на галантерейной фабрике не в счет, передача шла в прямой эфир и никогда не повторялась. Катерина себе понравилась. Александра была более критичной:

– Надо менять прическу, – заявила она. – Ты как будто дама из шестидесятых годов. Не прическа, а домик из начеса, да еще покрытый лаком. Сегодня в моде естественность.

– Переменю, – согласилась Катерина.

Ее увидели многие. Звонили знакомые и не очень знакомые. Восхищались ее смелостью. Она же ждала звонка от Петрова. Петров позвонил через неделю.

– Я звоню, чтобы попрощаться, – сказал он. – Я уже не член коллегии министерства и не начальник главка.

– И кто же ты теперь?

– Старший научный сотрудник НИИ химической технологии.

– Я тебя поздравляю. У тебя научный склад ума. Ты замечательный аналитик, я у тебя многому научилась. Я недавно разговаривала с редактором телевидения и заметила, что даже твоими словами пользуюсь.

– Какими же?

– Я ему сказала: не делайте из меня противника, потому что я противник неудобный и очень коварный.

Петров помолчал и спросил:

– Кто настоял, чтобы моя фамилия была упомянута в передаче? И не говори, что сама. Я же тебя знаю. Ты отходчивая, не мстительная. Скажи кто? Может быть, это наш последний откровенный разговор. Имею право на откровенность, я ведь тебе помогал, многое для тебя сделал.

– Да, – согласилась Катерина. – Помогал, пока тебе было выгодно, к тому же ты ничем не рисковал, рисковала я одна. А когда коснулось твоей выгоды, ты готов был меня уничтожить.

– Не понимаю. В этом деле нет твоей личной выгоды. Зачем тебе это надо?

– Выгоды личной нет, хотя, наверное, есть. Я дала слово поднять комбинат. Знаешь, у нас на Псковщине всегда была нищета, и советская власть немногое дала. Нищета стала еще большей, раскулачили очень многих. Но когда началась война, нищие, обиженные ушли в партизаны. Знаешь почему? Потому что немцы нас не считали за людей. Я этого не видела, я ведь после войны родилась, мой отец мальчишкой был в партизанах, и моя мать тоже. Ты ведь меня не принимал всерьез. Симпатичная провинциалка, можно переспать, можно помочь при случае. Но можно и уничтожить. Ты объявил мне войну, я ушла в партизаны.

– Очень выспренно, – заметил Петров.

– Прости за выспренность. Но пожалуйста, не своди со мной счеты. Я неудобный, хитрый и коварный противник.

Катерина положила трубку и задумалась. Она представила, что всю эту ситуацию пересказывает Гоге. Все, без утайки. И то, что она была любовницей Петрова, и что министр подсказал ей назвать фамилию Петрова по телевидению, потому что Петров мог стать в ближайшее время одним из главных претендентов на должность министра, и что она действовала не менее беззастенчиво, чем Петров, только выйдя на более высокий уровень при помощи сибиряков. Что Гога может ответить? Она представила, как он внимательно слушает, а потом говорит:

– Я не могу представить себя тобой. Я могу представить только себя в этой твоей ситуации. Значит, я спал с женщиной по фамилии Петрова, которая мне помогала, без нее я не стал бы директором комбината. Но когда мои интересы с этой женщиной разошлись, я сделал все, чтобы ее уничтожить. И не потому, что я эту женщину ненавижу, а потому, что начальник или начальница решила свести с ней счеты и я согласился с этим. И я свожу счеты еще с одним человеком, по сути, уничтожаю его, потому что это якобы необходимо во имя большой политики, так называемой научно-технической революции, которой нет, ее выдумали, потому что все разваливается… А ты думаешь, что, если они проведут совещание, примут постановления, что-то изменится? Ничего не изменится – нужны не постановления, а средства, которые они дают только военным. Нужно закупать современные технологии.

– Но в Праге – не современные технологии!

– Но в Новосибирске тоже, – возразил бы он. – Чуть лучше, и только, а завтра они так же устареют, потому что и они отстали на два-три поколения. Зачем же играть в предложенные ими игры, зачем? Не знаю, как ты себя чувствуешь, но я бы в этой ситуации чувствовал себя большой сволочью.

Не расскажу ему, решила Катерина. Никому не расскажу. Но он тоже должен понять. Я одна, я женщина, и, если бы не играла в эти игры, ничего бы не добилась, и в эти игры играют миллионы, потому что других игр нет. Выходить на Красную площадь, чтобы тебя посчитали сумасшедшей? Да не могу я этого. У меня дочь, у меня больная мать.

Гога позвонил из Риги поздно вечером. В ее ответах он что-то почувствовал.

– Что случилось? – обеспокоено спросил он.

– Ничего. Наоборот, все хорошо, даже очень хорошо.

– Мне показалось, что ты что-то скрываешь?

– Что?

– Что ты украла в магазине банку консервов, тебя поймали и сообщили на работу.

– Такое мне и в дурном сне присниться не может, – Катерина поняла, что он улавливает почти неуловимые оттенки ее настроения, а ей-то казалось, что она давно научилась скрывать свое настроение. – Мы тебя ждем и скучаем.

– Знала бы ты, как скучаю я! Я работаю по двенадцать часов, чтобы приехать хотя бы на сутки раньше. Латыши говорят, что они никогда не видели, чтобы русские так хорошо и много работали.

– Ты им сказал, что русские всегда много и хорошо работали?

– Я им сказал, но у них есть и другие факты. Они все равно считают нас оккупантами.

Не надо бы про это по телефону, подумала Катерина.

– Приедешь, расскажешь о впечатлениях.

– И ты тоже.

– Ты это о чем? – спросила Катерина.

– О том, что ты мне никогда не рассказывала о своих впечатлениях. Я не знаю, например, как ты относишься к Дали.