Норонья заказал в кафетерии сэндвич. Устроившись за столиком, стал осматриваться в поисках примет нового времени; обстановку переменили, но дух места остался прежним; вон у того окна, выходящего на тихую улицу, они с Констансой сидели во время одного из первых свиданий. Томаш до ничтожных мелочей помнил, о чем они говорили тем субботним вечером: о семьях, о несносном брате Констансы, о том, что будут делать после университета, о том, что в один прекрасный день она станет великой художницей, и ее картины выставят в галерее Тейт. Безумные мечты, но тогда у них не возникало ни малейшего сомнения, что рано или поздно все так и будет.

Покончив с бутербродом, Томаш хотел зайти в кондитерскую, но передумал и отправился в кино. В тот вечер показывали два фильма: «Бойцовский клуб» с Эдвардом Нортоном и Брэдом Питтом и «Аферу Томаса Крауна» с Пирсом Броснаном и Рене Руссо. В другой день Норонья выбрал бы второй фильм, но приличная доза кинематографического насилия могла оказаться действенным средством от хандры и ностальгии. До начала сеанса оставалось пятнадцать минут, и Томаш заглянул в бар купить попкорн. В прежние времена никакого бара при кинотеатре не было; бар, так же, как гастроном на первом этаже, стал порождением новой эпохи, еще одним знаком перемен. В очереди у барной стойки к нему ненадолго вернулось щемящее предвкушение чуда, совсем как тогда, когда он держал Констансу за руку, а люстры гасли одна за другой; но через мгновение волшебство рассеялось, и Норонья, получив картонное ведерке с попкорном и стопку салфеток, направился к входу в зал.

И столкнулся с ней в дверях. Констанса казалась посвежевшей, оживленной, счастливой, красивой, как в двадцать лет, только взрослее; на ней было белое платье с алыми и желтыми цветами и пышной юбкой, по моде пятидесятых. Сердце Томаша на секунду перестало биться. Увидев его, она замешкалась в дверях; оба застыли на месте, словно дети, застигнутые за очередной проказой.

— Привет, — сказал Томаш, очнувшись.

— Привет, Томаш. — Она легко справилась с собой. — Позволь представить тебе моего друга Карлуша.

Норонья чувствовал себя как человек, которого грубо растолкали посреди чудесного сна; последняя надежда уносилась прочь, словно подхваченный ветром лепесток. Будто в замедленной съемке, он видел, как к его жене подходит худой бородатый субъект в дорогом костюме. Незнакомец оглядел соперника с любопытством, быстро сменившимся неприязнью, и нехотя протянул руку.

— Очень рад, — сказал он кисло. — Карлуш Роза.

Томаш пожал протянутую руку.

— Как дела? — послышался голос Констансы. — У тебя все хорошо?

Откуда-то из самой глубины его души стремительно поднималась волна боли и ярости.

— Да, все хорошо, просто замечательно. А ты?

— Чудесно.

Последовала неловкая пауза. Томашу хотелось сбежать, исчезнуть, сгинуть из этого мира.

— Мне… пора идти, — выдавил Норонья, слабо махнув рукой.

— Приятного просмотра. — Ясный взгляд Констансы был совершенно непроницаем, и невозможно было понять, грустит она или радуется, задела ее внезапная встреча или оставила равнодушной.

Сбежав из бара, в зал Томаш не пошел. Подавленный, оскорбленный, разбитый, он выбрался из торгового центра в надежде, что сырой вечерний воздух облегчит прощание с любовью, потерянной для него навсегда.

Человеческий муравейник на бульваре Россио пребывал в хаотическом движении. Одни торопились куда-то, глядя под ноги, другие неспешно прогуливались, размышляя о вечном, третьи нервно оглядывались, нетерпеливо всматривались в толпу в поисках припозднившихся знакомых. Среди последних был и Томаш Норонья, сидевший за столиком на летней веранде кафе «Никола» с чашкой дымящегося кофе.

Внезапно из толпы вынырнул Нельсон Молиарти. Американец был в костюме, при галстуке и, против обыкновения, опоздал на сорок минут.

— Sorry, — извинился Молиарти. — Терпеть не могу опаздывать, но Джон Савильяно позвонил из Нью-Йорка, вот я и задержался.

— Ничего страшного, — Томаш через силу улыбнулся. — Сегодня для разнообразия ждать пришлось мне. Это справедливо. Будете что-нибудь?

— Чай с жасмином и сливочное пирожное, как всегда.

Томаш подозвал официанта, тот принял заказ и скрылся за дверью кафе.

— Как поживает Савильяно?

— Превосходно, — ответил Нельсон, избегая глядеть в глаза собеседнику. — У Джона все просто замечательно.

— У вас все в порядке?

— Да-да, — рассеянно ответил американец. — Только… нам с вами нужно уладить кое-какие дела, не так ли? — Молиарти оперся локтями о стол и впервые посмотрел на Томаша. — Том, согласно нашему договору, вам причитается три тысячи долларов еженедельного жалования и пятьсот тысяч в качестве премии. — Он облизнул губы. — Когда вы хотели бы их получить?

— Да хоть сейчас, если вы не против…

Нельсон достал чековую книжку и ручку, но выписывать чек не спешил.

— Том, у нас появилось дополнительное условие.

— Какое?

— Полная конфиденциальность.

— Конфиденциальность? — удивился Томаш. — Боюсь, я не совсем понимаю…

— Результаты вашего расследования следует сохранять в тайне. Вы меня поняли? Никому ни слова о том, что вам удалось узнать.

— Это коммерческая стратегия? Но в чем ее смысл? Не допустить преждевременной огласки, чтобы усилить эффект от публикации?

Молиарти отвернулся от португальца и принялся сосредоточенно наблюдать за толпой.

— Том, — сказал он, понизив голос, — никакой публикации не будет.

Томаш подскочил на месте.

— Как?

— Результаты расследования никогда не будут обнародованы.

— Но… ведь… — пробормотал Томаш. — Это… это… бессмысленно… Но почему? Мои выводы сочли неубедительными?

— Дело не в этом.

— Доказательства неопровержимые, Нельсон. Да, научный истеблишмент не любит гипотез, идущих вразрез с официальной позицией, считает их фантазиями, бреднями, спекуляцией… В историческом сообществе поднимется истерика, нас будут топтать все кому не лень. Но это не важно, поскольку мои доказательства неопровержимы. И я отвечаю за каждое из них.

— Том, дело не в этом. Публикации не будет. И покончим с этим.

Томаш наклонился над столом, приблизив свое лицо к лицу Молиарти.

— Нельсон, мы совершили великое открытие. Раскрыли загадку пятисотлетней давности. Вырвали у времени тайну, не дававшую покоя нескольким поколениям ученых. Открыли новую страницу исторической науки. Результаты этого расследования заставят всех по-новому посмотреть на открытие Америки и эпоху Открытий вообще…

Молиарти вздохнул.

— Поверьте, Том, мне неприятно это говорить. Но таково решение фонда. Джон высказался предельно прямо. Об этом открытии не должен узнать никто.