В армии Ким играл с офицерами в преферанс — не на деньги, какие у солдат деньги, а на желания, то есть на то, чтоб наряд списали вчистую. И очень хотелось выиграть. Смотришь в карты, игры нет, и вдруг кто-то внутри тебя, косматый-полосатый, говорит «раз». При этом он даже не просматривает варианты, не пытается прикинуть, какой прикуп может спасти ситуацию, например, мелочовка в масть или, скажем, червовый марьяж. Сидишь себе и ждешь чуда, мол, пусть за тебя решают. Пусть судьба сама даст тебе такой прикуп, когда и на семерную потянешь. Чаще судьба в такие минуты показывала тебе кукиш. Возьмешь прикуп и тут же скажешь себе: «Зачем, дурак, лез? Кто за язык тянул? Сижу без двух взяток, в лучшем случае — без одной». И никакого рационального решения — просто игра с судьбой.

С таким чувством Ким стоял на площади перед Софийским собором и пялился на памятник Тысячелетия России. Какой он все-таки идиот! Заигрался, как мальчишка! Поверил на слово чужому человеку, поперся в немыслимую даль с кретинской уверенностью — сейчас повезет и ему откроется какаю-то другая, новая жизнь. А в прикупе две восьмерки не в масть. И опять ты банкрот.

Ким пошел пешком на железнодорожный вокзал с намерением тут же купить обратный билет и отбыть домой, но ноги принесли к автобусной станции. Здесь его ждала удача. Автобус на Старую Руссу уходил через двадцать минут. Это и решило дело.

В город прибыли уже в полной темноте. Еще в автобусе Ким выспросил про гостиницу. В городе их, оказывается, было несколько, но самой подходящей оказался бывший Дом колхозника, а проще говоря, общежитие. Одноэтажный деревянный дом приветливо манил единственным освещенным окном. Кима сразу взяли на постой. Цена была не просто умеренной, а неправдоподобной, мизерной. Большая комната на шесть кроватей, из которых ни одна не была занята. Кроме Кима в общежитии жило еще два человека, каждый занимал отдельную комнату на все те же шесть койко-мест.

Дежурная была приветливой и словоохотливой. Она предложила Киму горячий чайник, заварки и даже половинку подсохшего батона.

— Детов монастырь? Это местное название. Батюшка там в церкви прозывался Детов. Отсюда и пошло. Это они сами так про себя говорят — монастырь. А пока, говорят, сплошные развалины. Чинить и строить. Общежитие маленькое, всего-то человек семь, ну, может, десять. А вы кого там ищите-то?

— Так… одного человека.

— Туда трудно добираться. Автобус, правда, ходит, но нерегулярно.

— А это далеко?

— Да километров двадцать. Я не считала. Пойдете с утра на автобусную стацию. Туда рано надо прийти. Я вас разбужу.

Маленький, холодный, натужно дышавший автобус высадил Кима на околице неведомого населенного пункта. Деревушка была пестрой, как лоскутное одеяло. Ощущение пестряди создавали не серые пригорюнившиеся дома, а разномастные заплаты, которые украшали заборы, крыши и сараи. В конце деревни высился особняк местного богатея, некоторое подобие итальянской виллы, бесприютно торчащей средь неухоженного, с остатками строительного мусора пустыря.

— Монастырь? А там, за горочкой, — рука аборигена указала на запад. — Овражек перейдете, а там тропочка.

Ну что же, пойдем по тропочке, согласился Ким. А сам все вслушивался в себя — что он испытывает, сосет ли под ложечкой, появился ли необъяснимый холодок в спине? Никакого холодка, пульс стучит как обычно. И не надо до времени представлять, как выглядит отец, и бояться, что ему не понравятся морщины, плешивая голова или еще какие-нибудь физические недостатки. Старость не красит, это и так ясно.

Упомянутая горочка оказалась высоченным холмом с плоской лысой вершиной. Вдруг открылись дали необъятные. Ох, просторно живем, господа! Отсюда ощущение заброшенности и одиночества. Заснеженные поля обступил лес. Прилепившийся к опушке монастырь, вернее, скорбные останки его, были видны как на ладони. Убогое зрелище! Красного кирпича церковь просвечивала насквозь, от купола остался только покосившийся каркас, чудом державшийся на тонкой, как у золотушного ребенка, шейке. Ограды не было вовсе, и только остаток монастырской стены торчал, как утес, выстоявший против временных бурь. Однако возле храма угадывалось движение. Люди в черных одеждах тащили какие-то доски, а может, балки. Киму даже показалось, что ветер доносит до него их голоса.

До монастыря — кажется рукой подать — Ким добирался не менее получаса. Вблизи развалины не производили столь плачевного впечатления. Оказалось, что за большим храмом, который активно восстанавливался, притаился другой, более скромный, но уже полностью пригодный для службы. Старые кельи тоже были приведены в порядок, в иных окнах висели чистенькие тюлевые занавески. На площадке между церковью и общежитским корпусом монахи разбили цветник. Розы были аккуратно закрыты полиэтиленовыми черными пакетами, побитые морозом астры и георгины запорошил снег.

Ким подошел к первому встретившемуся монаху и спросил, где он может найти Павла Сергеевича Паулинова. Монах, пожилой, кряжистый, с окладистой бородой и румяными, испещренными склеротическими жилками щеками, казалось, не понял вопроса.

— Он живет у вас? Или я ошибаюсь? — Ким опять внятно повторил имя и фамилию.

— А вы кем ему будете?

— Сын.

— Так вы, наверное, издалека приехали? Пройдите в помещение. Не желаете ли чайку? А, может, покушать чего?

Ким прошел вслед за монахом в дом, по узкому, длинному коридору его проводили в трапезную. Здесь пахло щами и свежим хлебом. Молодой парень в партикулярной одежде возился у газовой плиты. Монах пошептал ему что-то и пропал.

— Как мне найти игумена? — спросил Ким.

— Так их нет, — с готовностью отозвался парень.

— Кого — их?

— Так отца Сергия.

— А вы не знаете, здесь живет… — Ким опять повторил имя отца.

— Здесь нет такого, — с уверенностью сказал парень, но, увидев огорченное лицо собеседника, тут же добавил: — Но ведь это его мирское имя. Здесь-то он под другим числится. А вообще-то я не знаю. Я здесь только неделю живу. Вы с братией поговорите.

Щи были по-домашнему вкусными, серый хлеб удивительно вкусным, легким, пористым. Только тут Ким сообразил, что не ел по-человечески почти сутки. На второе Киму дали гречневой каши с тушенкой. Потом еще чай сладкий с какими-то травками. А неплохо братия питается. Одиннадцать часов, а у них уже готов полный обед.

Как только Ким отер вспотевший от сытной еды лоб, в трапезную опять вернулся бородатый монах и сел напротив Кима:

— Откушали?

— Спасибо большое.

— Вот и славно. Меня зовут отец Никодим. А вас?

— Ким.

— Странное имя, но вам виднее, — неторопливо сказал монах, потом замялся на мгновение и начал уже с другой интонацией. — Так вот что, Ким Павлович, я хочу вам сказать. Жил среди нас ваш отец. Жил. Но теперь нет его.

— Уехал?