— Как тебе спалось ночью?

Я притворилась, что чувствую себя точно так же, как и тогда, когда принимала таблетки, то есть попыталась казаться медлительной и сонной, не желающей подниматься с постели.

— Хорошо. Мне приснилось, что я вижу, как ты подошла к моей кровати.

— Правда?

— Я испугалась, потому что ты показалась мне более высокой, чем была, когда могла ходить.

— Посмотрим, не начнутся ли у тебя галлюцинации.

Я, ничего больше не сказав, встала и пошла в туалет так медленно, как ходила, когда принимала таблетки, то есть сначала опираясь на кровать, а затем держась рукой за стену. Когда я вернулась, шкаф был открыт, и Лили осматривала висящие в нем на вешалках предметы одежды один за другим. Мне это показалось очень подозрительным, но я ничего не стала спрашивать, а просто молча села на кровать.

— Почему бы тебе не позавтракать за столом? — предложила мама, врываясь в комнату, словно порыв ветра, и ставя поднос на круглый столик, который находился рядом с окном и возле которого стояли стулья, обитые розовым бархатом. Именно за этим столом и на этих стульях я болтала с Кэрол, как мне казалось, уже тысячу лет назад.

Я поднялась с кровати и с обессиленным видом опустилась на один из стульев. Передо мной были стакан молока, два ломтя хлеба с маслом и апельсин.

— Так много еды… — унылым голосом пробормотала я, хотя в действительности мне очень хотелось есть.

— Столько, сколько и всегда, — сказала мама.

Она была одета в длинное хлопковое платье с широким поясом на бедрах и в кожаную куртку. Еще она надела замшевые сапоги, которые взяла в нашем обувном магазине из числа самых дорогих. Я ей ничего по этому поводу не сказала, потому что сейчас подразумевалось, что я пребываю в состоянии, в котором такие детали заметить невозможно. В нормальном состоянии я иногда была вынуждена показывать ей цену товаров, которые она таскала из нашего магазина. Она при этом на меня сердилась, однако я предпочитала угождать Лили, а не ей.

Лили, делая вид, что с большим трудом крутит колеса своего инвалидного кресла, выехала на нем из комнаты, и я воспользовалась этим, чтобы слопать всю еду с превеликим удовольствием. Мне даже показалось, что я какая-то машина и наполняюсь через шланг бензином: с каждым куском, который глотала, я чувствовала в себе все больше сил и энергии. Мама занялась тем, что начала, заглянув в шкаф, примерять что-то из моей одежды, хотя вообще-то моя манера одеваться ей не нравилась: она считала ее уж слишком элегантной. Я же, в свою очередь, не смогла бы ходить одетой так, как одевалась она, — то есть как будто я живу на острове Ибица в каком-нибудь автофургоне. В комнату некоторое время спустя снова заехала в инвалидном кресле Лили: взглянув на поднос, на котором не осталось и крошки, она попросила меня подойти. Я подошла и наклонилась. Пальцами с ногтями, выкрашенными в розовый цвет, она запихнула мне в рот таблетку, но не на кончик языка, как раньше, а на его корень. Она буквально засунула свои пальцы мне в рот. Я пошла к подносу, чтобы выпить воды, и, пока делала два шага, отделявшие меня от подноса, постаралась загнать таблетку в укромный уголок рта так, чтобы потом, когда буду пить воду, можно было придавить таблетку языком и не позволить воде протолкнуть ее в горло. Я твердо вознамерилась упорствовать в своем сумасшествии, что бы со мной ни происходило.

Я вернулась к Лили, держа стакан в руке.

— Пей еще, — сказала она. — Это лекарство нужно запивать целым стаканом воды.

Я выпила, чтобы не злить бабушку и рассеять ее подозрения. Повернувшись, чтобы поставить стакан на стол, я запихнула языком таблетку между верхней десной и щекой — более надежное место, чем между нижней десной и языком, потому что туда попадает меньше слюны. И тут я вдруг встретилась взглядом с потухшими глазами мамы, которая волей-неволей должна была заметить эти мои движения языком во рту. Поняла ли она, что я делаю что-то с таблеткой? Расскажет ли она об этом Лили? Я подавила в себе желание взглядом попросить ее ничего не говорить Лили, чтобы это стало своего рода секретом матери и дочери, и вместо этого спросила, собирается ли она надеть что-нибудь из того, что только что сняла с вешалок в шкафу. Я говорила, умышленно произнося слова медленно и с усталым видом, хотя, несмотря на таблетку, вполне могла говорить нормально.

Мама ничего мне не ответила.

— Если ты чувствуешь себя хорошо, мы, возможно, съездим куда-нибудь, — донесся из-за моей спины голос Лили.

Мама держала перекинутыми через руку несколько кофточек и белый свитер из шерсти ангорской козы, который я берегла для особых случаев и который не могла надевать с чем-то черным, потому что на темной одежде были бы видны прилипшие белые волоски. Я также не могла стирать его в машинке, потому что он пришел бы в негодность. Этот свитер нуждался в особом уходе, однако теперь мне на это было наплевать. К черту свитер из шерсти ангорской козы!

— Я пока еще чувствую себя не очень хорошо, — сказала я, глядя на Лили и стараясь двигать мышцами рта как можно меньше.

— Именно поэтому тебе необходимо побыть некоторое время там, где много свежего воздуха и солнца.

Я опустилась — почти рухнула — на стул.

— Я едва могу ходить.

— Мы вместе с доктором Монтальво тебе поможем, — сказала мама, беря наобум предметы одежды, из которых вряд ли можно было бы подобрать какую-либо приемлемую комбинацию. Но и на это мне теперь было наплевать. Я не хотела, чтобы меня куда-нибудь увезли.

— Когда мы поедем? — спросила я.

— Тогда, когда скажет доктор, — ответила мама, бросая кипу одежды на кровать. — Мы поедем в очень приятное место. Устроим себе отпуск.

— Боже мой, Грета! — зычным голосом заявила Лили. — Нет никакой необходимости брать с собой все барахло, которое имеется у нас дома!

Я поднялась со стула и легла на кровать, столкнув часть одежды на пол. Я старательно делала вид, что все еще пребываю в полусонном состоянии.

— Думаю, нужно проветрить комнату, — сказала Лили. — Ложись вздремнуть на диван, а после мы перенесем тебя сюда.

Мама не очень обрадовалась этим словам. Она тут же сказала, что я, когда сплю, вешу целую тонну, а проветрить вполне можно и потом, когда комната будет пустой.

Я слушала их разговор, лежа лицом — а главное, ртом — вниз и с закрытыми глазами. Самое важное, о чем я в этот момент думала, так это как бы мне побыстрее вытащить изо рта то, что осталось от таблетки.

— Задерни штору, — потребовала Лили.

— В этом нет никакого смысла, — сказала мама. — Когда она спит, ей все равно, темно в комнате или светло.

Я вздохнула и в самом деле едва не заснула в течение тех нескольких минут, которые потребовались маме и Лили, чтобы собрать одежду и кое-какую обувь и выйти. Я не открыла глаза даже после того, как услышала, как хлопнула дверь, потому что почувствовала, что Лили все еще в комнате — я почувствовала это благодаря той энергии, которая исходила от нее и которая притягивала к ней людей так, словно внутри ее тела находился мощный магнит. Кроме того, я не услышала, чтобы заскрипели колеса инвалидного кресла. Правда, расстояние от того места, где только что находилась Лили, до двери комнаты было очень маленьким, но, тем не менее, вполне достаточным для того, чтобы инвалидное кресло успело издать какие-то звуки. Я перевернулась на левый бок, тем самым оказавшись к двери спиной, и пролежала так минут пять. Чувствуя, что от биения моего сердца кровать едва ли не ходит ходуном, я старалась дышать как можно глубже. Наконец я услышала скрип колес и затем звуки открываемой и закрываемой двери, после чего перестала ощущать исходившую от Лили энергию. Я — как бы во сне — перевернулась на другой бок и приоткрыла глаза. В комнате никого не было. Я засунула палец в рот, вытащила таблетку, размазала ее по матрасу и очистила рот так, как могла: сплюнула слюну с растворившейся в ней частью таблетки на ладонь и тоже размазала ее по матрасу, полагая, что уж на него-то они обратят внимание в последнюю очередь. Затем я набрала в рот немного воды, прополоскала его и сплюнула эту воду на матрас — так, чтобы она впиталась в него. Хотя меня все еще клонило ко сну, я чувствовала себя все более и более бодрой. Вспомнив о том, что мама наполовину опустошила мой платяной шкаф, я стала думать, что смогла бы надеть, если бы надумала бежать. Мама не закрыла дверцы шкафа, и я увидела там очень длинные штаны из черного крепа, которые мне приходилось надевать с туфлями на высоких каблуках, чтобы не чиркать нижним краем штанин по земле. Такие туфли в данной ситуации явно не подходили. К счастью, мама не заметила кроссовки, в которых я ходила давать уроки балета. Я беззвучно поднялась и спрятала кроссовки под кровать. Погода в этот день стояла прекрасная, небо было ярко-голубым, но кое-где — из-за промышленных выбросов — слегка серым. Окна домов напротив казались огромными бриллиантами. Я нашла среди вещей рубашку и свитер и принялась лихорадочно искать какие-нибудь джинсы: не могла же я пускаться в бегство в длиннющих штанах, в которых то и дело спотыкалась бы и падала! Еще мне было необходимо взять с собой что-то вроде пальто, куртки с капюшоном или длинный жакет — примерно такой, как у моряков. Ничего этого в шкафу не было. Я поменяла трусы, достав свежие из ящика и засунув использованные в угол верхней полки шкафа. Еще я достала из ящика толстые носки и запихнула их в кроссовки. Хотя то, что я сейчас делала, могло показаться нелепыми поступками сумасбродки, я не чувствовала себя ни сумасшедшей, ни даже просто чудачкой. Глядя на небо, я испытывала такую же радость, как и раньше, и мне очень хотелось вернуться к нормальной жизни. Я не казалась себе странной — странными мне казались мои бабушка и мама. Они были одновременно и такими же, как раньше, и совсем другими. Мне, похоже, все же придется удрать отсюда прямо в пижамных штанах. Если я надену свитер, они не будут очень сильно бросаться в глаза. Они были сшиты из фланели, мне их подарила Лили. Мне, кстати, понадобятся деньги. В пепельнице, которая стояла в гостиной и которой пользовалась Анна, когда приходила к нам, лежала целая куча монет. Анна, зайдя в гостиную, сразу же сдвигала эти монеты в сторону и клала на край пепельницы дымящуюся сигарету.