— Пусть живёт, где хочет. Лишь бы платила за содержание детей. Речь не о ней. Меня же, ты помнишь, засунули куда? Мой муж еле меня нашёл. Он как увидел «нравственного блюстителя» в нашем доме, пихнул его в уличный бассейн. А я говорю, к чему воду мутить грязью? Мы же для питья её берем. И тут, Нэя, заслуга твоей бабушки, какую красоту оставила владельцу дома! Он за декоративный бассейн теперь аренду дерёт ещё выше. Вот, мол, какой необыкновенный дом, платите за избыточную красоту. А что лестница от старости скоро грохнется на голову людям, кому дело? Правда, только с теми заключает договор на лишнюю оплату, кто не знает, что бассейн не его затрата. Мы-то, кто знаем, не платим. А те потом «ой», «ай», а что делать? — Она говорила, не умолкая. Вспомнила своё давнее заточение, всплакнула. Приласкала своего молчащего от неловкости мужа.

Но муж, вздыхатель и шаркун, и не думал её искать в то горестное время. Это сделал некто влиятельный по просьбе отзывчивой на чужое горе моей бабушки. Она узнала о несчастье и обратилась с просьбой проверить законность задержания женщины. И хотя времени прошло немало, а ржавый механизм правопорядка мог не заработать и вообще, изнеженной городской жительнице пришлось хлебнуть знойного лиха и мучительной, непредставимой в прежней жизни, тесноты. Вполне могло быть и такое, что бедняга так бы и оставила свои кости в отдалённой провинции, исчахнув на прополке, работам по уходу и уборке урожая на бескрайних полях неведомого владельца. Просто потому, что попала в момент сбора бесплатной рабочей силы продажными хупами. И чиновник Департамента нравственности к этому отношения не имел.

Эля, странствуя по своим личным запутанным тропам, но в едином для всех нас жизненном пространстве, о матери не вспоминала никогда. Ей было всё равно, жива она или нет. И только сбежав от Чапоса, она вынужденно постучалась в родную когда-то дверь. Мать она так и не простила за свою неладную жизнь, как будто бедняжка мать была виновата в собственном рабстве, куда её затолкали исполнители якобы закона. Поэтому Эля с матерью часто ссорились, лада между ними не было.

Эля приложила ладонь к губам, призывая меня к молчанию. Она обманула мать, что это она, дочь, спасла её от рабства, нашла её местонахождение среди бескрайних пространств континента, заплатила. Иначе, мать и на порог бы её не пустила. Да к чему мне-то разоблачения их ненужных тайн?

— Нэя, — мать Эли мгновенно забыла о слезах, — тут обратился ко мне один человек с просьбой продать ему декоративную скульптуру и отделку нашего дворового бассейна. Он, оказывается, сделан из редкого камня и работа уникальная. Но надо чтобы ты подтвердила своими документами, что ты аристократка, и бассейн твоя собственность — не вода в нём, понятно, а сам он. В Департаменте недвижимости требуют такого подтверждения. А деньги мы поделим с тобой пополам. Тот человек не поскупится. Он хочет сделать подарок своей будущей жене. Владелец же нашего дома такая жадная тварь, что хотел разобрать всю конструкцию и к себе утащить, как только вы отказались от аренды. Но мы встали горой, пригрозив, что вызовем тебя. Это же был ваш подарок всем, а не ему.

— Человек, желающий купить отделку старого бассейна, Чапос? Зачем ему?

— Камень легко заново отполировать, отчистить от водных отложений, от плесени и грязи. Вещь немыслимо дорогая, — тараторила мать Эли. Дочь смущённо молчала.

— Конечно, тратиться на новое всегда дороже, а старьё всегда дешевле, — произнесла я презрительно.

— Сказал, что будущей жене готовит подарок для личного сада.

— Кто же на сей раз? — спросила я.

— Может, Азира… — ответила Эля, притворяясь равнодушной.

— Не так! Не так! — возмутилась её мать, — чтобы такой респектабельный человек женился на последней падшей Паралеи? Да у нас на плантациях таких обтрёпанных шкур не было, какую она носит. Нет. Не так! Он нашёл чистого ангела, так мне сказал.

— Знать бы, кто столь ловко его одурачил… — пробормотала Эля.

— Это у тебя вместо головы пустой глиняный горшок, другие оказались сообразительнее! — накинулась на неё мать. — Даже у нас на плантациях таких тупиц не встречалось…

Она говорила: «у нас на плантациях», будто провела там всю жизнь. За последние годы она усохла вовсе не от работ под палящими лучами в засушливом поясе континента, задыхаясь от вездесущей пыли, наносимой ветрами, а наоборот, от принятия избыточной, но пьяной влаги в тени столичных дешёвых заведений, к коим пристрастилась.

— Заткнись уже, а! — заорала на неё Эля. И мать покорно утихла.

— Бассейн останется тут, — сказала я, — как память о бабушке тем жильцам, кто тут есть. А когда дом развалится, тогда какая разница, чей он будет. Что за ценность в декоративной чепухе, если мы сами все временные жильцы на свете?

Куклы Реги-Мона я тоже забрала, благодарная матери Эли, что она, всё же, многое сохранила в неприкосновенности. Дала ей денег за заботу о чужом хламе, расцеловала её в оплывшее, потемневшее, некогда прелестное лицо. Она даже всплакнула, счастливая наследница жалких осколков роскоши аристократов-изгоев, щедро отданной ей. И мне было жалко её за смешное подобие счастья.

— О, Нэя! — восклицала она, — вот оно, благородство происхождения! Такое возвышение души над тем, над чем мы привыкли трястись, растопырив жадные руки! Да мы к вещам привязаны больше, чем к ближним своим. — И она зарылась в короба на правах новой владелицы того, к чему прикасалась прежде как воровка, похищая и трепеща за возможный суровый спрос в будущем. И уже при мне выставила искристую большую синюю бабушкину вазу в нишу своего окна. Отошла на расстояние, любуясь и ахая, словно увидела впервые.

Только при чём тут была моя щедрость, «возвышение души», «благородство происхождения», если это было лишь окончательным пониманием, что прошлые вещи являются омертвелой, истлевающей скорлупой невозвратного прошлого. В неё не вернёшь отлетевшее дыхание той жизни. Девушку — звёздного ангела с её чудесным оленем, конечно, было жаль. Стоит она теперь у бандита Чапоса, улыбается ему пунцовыми губами на неизменно-счастливом лице…

Судьба старых друзей

Через день после выставки явился ещё один посланник из города в лесу, холёный и такой же обезличенный человек, как и тот, кто оформлял покупку картин. В отличие от первого он показался мне знакомым. Он перемещался по моей квартире, стараясь на меня не глядеть. Так же любезно, как и первый посланец, он обговаривал детали моего переезда, в то время как рабочий затаскивал в мою комнату коробки для моих вещей, предлагая помощь в их упаковке.