близкие мои друзья, жившие в Зеленогорске, ударились в православие. Серьезно так, конкретно. Ну это меня не удивило: они во все по очереди ударялись. Купили тайм-шер[603] в Испании, курс «Гербалайфа», устроили сына в актерскую школу Натальи Крачковской[604], голосовали за Ельцина в девяносто шестом, боясь, что победит Зюганов. Милые простодушные люди. Но смогли крепко поставить себя, отгрохали домище в Зеленогорске, родили четверых, стали уважаемыми и небедными людьми. А что во всякие глупости вписывались, так откуда же им знать про древо познания. Я часто приезжал к ним на выходные: в их чудесном доме всегда царила атмосфера первородной чистоты, этакой догреховности. И всегда была куча гостей, друзей, приятелей, которых хозяева знакомили между собой, формируя совершенно новую общность. Чтобы в ней каждой твари было. Я вот депутат, тот банкир, этот начальник на железной дороге, эта девочка на арфе играет, а та — дочка народной артистки и риелтор. В этой компании я и услышал про молодого священника отца Филиппа, в миру Александра Майзерова. О нем рассказывали с придыханием: мол, человек невероятной светлости, умница, абсолютный эрудит и удивительно компанейский. Но самое главное — философ! Знает и объяснит все. И не просто объяснит, а подробно, со ссылкой на источники. Как сейчас говорят, пруфы прилинкует[605]. Да, мои друзья Денис и Лена из тех, кто любит пруфы. Вот не на «Википедию» чтобы, а на БСЭ[606]. И со списком литературных источников.

— Ты обязательно должен познакомиться с отцом Филиппом! Такой человек! От него просто исходит благодать!

Ну да. Благодать сама по себе пруф. В доказательствах не нуждается.

Я сам был не против познакомиться, только как-то не срасталось. Благодатный священник Филипп служил игуменом где-то в мурманских лесах, на норвежской границе, и в Петербурге бывал крайне редко. Вообще, я понимал, о чем мне говорили друзья. Действительно, бывают такие люди в религиозных кругах. Излучают какую-то очень теплую силу. С ними не противно общаться — отнюдь. Помню, когда-то довелось мне оказаться в ближнем кругу Алексея Михайловича Редигера[607], когда он стал народным депутатом СССР. Я несколько раз встречался с ним, записывал интервью, мы пили чай с плюшками, и он расспрашивал про то, какие газеты народ читает, про всякие молодежные веяния типа неформалов. Приятный был дядька. От него действительно что-то такое исходило. Можно сказать, удивительное обаяние. С ним было как с мамой. Он говорит, а ты будто сисю сосешь: ласково, тепло, вкусно и абсолютно безопасно. Как надо. Потом его выбрали патриархом, и первым делом он приехал в Зеленогорск освящать восхитительную церковь, в которой хранили раньше картошку. Ну и после я попал на банкетище. Там пили, пели «Многая лета», снова пили, ели и снова пели. Я никогда не видел до этого столько попов в одном помещении. Потом несколько раз бывал на патриарших приемах, попривык. Но это потом…

После мероприятия я подошел к Редигеру с просьбой об интервью. Он меня вспомнил и сказал какому-то монаху:

— Проводите его в покои.

— Спасибо, Алексей Михайлович!

Вертлявый попик-адъютант в подряснике зашипел:

— Он вам не Алексей Михайлович, он Его Святейшество Патриарх Московский и всея Руси!

— Полноте вам, отец Андрей! Мы знакомы давно, я сам просил так ко мне обращаться!

Да, это был Андрей Кураев[608]. Но не суть. Если говорить об излучении добра, то я сталкивался еще с одним человеком, который лучился светом, — папой Иоанном Павлом II. Мне довелось два раза быть на аудиенции, тоже как на маминой сисе. Приятное ощущение. Я думаю, что именно вот эта приобщенность к чему-то высшему, тому, чем ты не в силах управлять, и есть религиозная практика. Вот это самое материнское молоко, которое ты пьешь — досыта, не различая этику, эстетику, философию, естествознание и прочую хрень. Просто в этот момент ты в безопасности. И мама — она вне критериев оценки, просто кормит. Какая разница тебе, сосунку, хорошая мама или плохая? Раз твоя — значит, лучшая. И маме приятно — инстинкт. Так и происходит во всех религиях, где есть жрецы. Никаких пруфов. Это и есть вера.

В 2008 году мы затеяли строить дом в Репине. Там у меня был участок со старой халупой на финском фундаменте. А ведь как мыслит дитя коммуналки на Васильевском? Уж если строить, то так, чтобы в доме можно было потеряться. Ну я и отгрохал пятьсот метров в четыре этажа на семи уровнях. Чтобы гостей принимать, чтобы у каждого своя спальня, а в каждой спальне еще и ванна с туалетом. Пока не сделаешь такую глупость, не поймешь: большой дом — большие проблемы. А очень большой — очень большие… Но тогда я об этом не думал. Я наслаждался своими соснами на двадцати пяти сотках и мечтал, как отправлю домой в Самарканд последнего рабочего и перееду в свои хоромы. Квартиры в городе к тому времени уже пришлось продать, чтобы были деньги на стройку, жили мы в дачном домике с тремя печками — в тесноте, да не в обиде. Рядом через дорогу тоже строился огромный дом. Только не из самых экономных материалов, как у меня, и не узбекской рабсилой. Там старался директор металлургического завода Володя — по-взрослому. Из канадского бруса и всего такого. А работали у него украинцы. И пока заливали фундамент, возвели себе избушку. Вполне такую ладненькую, с печуркой, кухонькой, нары соорудили в два ряда, свет по уму провели, даже к водопроводу врезку сделали и к канализации. Ну ведь Репино, золотые места, Куоккала. Там все коммуникации со времен Корнея Чуковского… Тут никаких пруфов не нужно, все и так понятно!

И вот как-то по весне заехал я к друзьям в Зеленогорск. А там шашлык во дворе крутят, народу куча, пиво ящиками (мой друг был большим начальником на пивзаводе, главным юристом по таможенным вопросам). И в центре внимания — молодой попик. Милейший человек. Остроумный, искрометный, благостный, но не нудный. Видно, что нашел себя парень. Просто звезда. Все на него смотрят с восторгом и умилением. А он:

— Ну, благословляю налить и выпить. Но только с шашлычком. А без — не благословляю.

Всем нравится. Вроде как не просто пьянка, а благостное дело. Прикольное и правильное. Это тоже как в детстве: папа разрешил сегодня поиграть с его пишущей машинкой, потыкать, каретку подвигать до звоночка. Обычно же нельзя до звоночка: заругают. Вот и двигаем, пока родители не видят. А тут официально. Эх, все мы