То, что муниципалитет оставил здание себе, не означало, что тут проводили ремонт. Проходя по коридору, Рени наморщила нос. Как могут стены, продуваемые по зиме всеми ветрами, так крепко удерживать летом жару и вонь?

Она кинула сумки в клетушке три на четыре метра, ставшей их временным пристанищем. Отца не было — впрочем, она и не ожидала его увидеть. Рени сорвала зажигалку с сигареты, сбросила туфли, задернула занавесь у входа, чтобы переодеться в домашнее и убрать рабочий костюм. Натянув шорты и футболку, она запихнула продукты в крохотный холодильник, поставила чайник на плитку, затушила окурок и пошла искать Длинного Джозефа.

Отец сидел у стенного экрана в обычной компании мужиков — одни его лет, другие младше, — наблюдая за ходом футбольного матча. Играли профессионалы, на зеленой траве какого-то спортивно-коммерческого Зазеркалья, существовавшего лишь на экранах. Рени вспомнилась настоящая игра — на улице, всего в паре кварталов отсюда. Что гонит юношей с солнечной улицы, что превращает их в мужиков — косноязычных спорщиков, поверхностных умников, способных долгими днями сидеть в душном гараже, потягивая пивко? Как может мужчина начинать жизнь с таким запасом сил и энергии и так быстро их растрачивать?

Отец поднял взгляд и, заметив дочь, виновато попытался спрятать пиво. Рени предпочла не заметить бутылки.

— Папа, я сейчас сварю кофе, и нам пора идти к Стивену.

Отец воровато покосился на последние капли пива в бутылке. Остальные пристально вглядывались в экран. Одна из коллег Рени считала, что все мужики — кобели; если так, то особенно это проявляется в том, как они смотрят на мяч. Длинный Джозеф осушил бутылку и демонстративно поставил на пол.

— Пойду, что ж. Надо с мальчишкой повидаться.

Когда они шли коридором, Рени показалось, что в дверях гаража стоит тот самый человек в темной рубашке, но солнце било в глаза, и разобрать что-либо было трудно. Она подавила сосущее чувство под ложечкой. Даже если это тот самый тип, это еще ничего не значит. В убежище обитают почти пять сотен человек, и еще больше приходят в гости. Сама Рени знала только пару десятков погорельцев из собственной многоквартирки.

Сворачивая, она глянула туда снова, но дверной проем был пуст.

— Хорошо было, — произнес внезапно отец, — когда-то. Так здорово.

— Что?

— Когда я работал. Электриком был. Кончаешь, складываешь инструменты, идешь выпить с друзьями. Сделаешь работу и доволен. А потом спина у меня заболела.

Рени промолчала. Травму спины отец получил — или утверждал, что получил — через год после смерти бабушки Умы Бонгелы, заботившейся о детях после того, как их мать погибла при пожаре. А кроме того, травма странным образом совпала с повышенным интересом Длинного Джозефа к бутылке. Со своих посиделок он возвращался домой так поздно, что Рени приходилось укладывать братишку рядом с собой, чтобы он не плакал. В травму отца она так до конца и не поверила.

Если только его не сгибали тяжелая работа, и снова работа, и снова, и невыносимо тяжелое бремя гибели жены, а потом тещи, и ответственность за двоих детишек; сгибали, пока Длинный Джозеф уже не мог больше распрямиться. Тоже травма спины — своего рода.

— Знаешь, ты еще можешь это делать.

— Что? — Отец отвлекся, глядя куда-то в конец коридора.

— Работать электриком. Господь знает, тут у всех проблемы. Думаю, все были бы рады твоей помощи.

Отец зло покосился на нее и уставился вдаль.

— Спина…

— А ты не напрягай ее. Ты ведь много можешь сделать. Тут у половины жителей розетки перегружены, проводка старая, техника дрянная. Можешь пройти, посмотреть…

— Черт тебя дери, девка, если хочешь избавиться от меня, так и скажи! — внезапно взъярился отец, сжимая кулаки. — Я ни у кого работы клянчить не намерен! Что тебе — пенсии моей мало?

— Хватает, папа. — В пятьдесят лет отец уже стал склочным стариком. Рени хотела обнять его, но не осмелилась. — Хватает. Это была просто идея. Я хотела бы видеть тебя…

— Полезным? Я сам себе полезен. А ты займись своим делом.

До своей клетушки они дошли в молчании. Длинный Джозеф хлопнулся на кровать и сосредоточенно и критически разглядывал свои тапочки, пока Рени заливала кипятком растворимый кофе. Когда таблетки кончили пузыриться, она передала одну кружку отцу.

— Можно тебя спросить, или ты так и будешь дуться до вечера?

Он воззрился на дочь поверх кружки.

— Чего?

— Тот тип, который маячил перед нашей многоквартиркой, — как он выглядел? Помнишь? Ну, который сидел в машине, когда приходил Ксаббу.

Отец пожал плечами и подул на кофе.

— Откуда мне знать? Темно было. Борода была, шляпа. Зачем это тебе?

Ее преследователь был безбород, но это ничего не значит — побриться любой может.

— Я… я волнуюсь, папа. Мне кажется, что меня кто-то преследует.

Отец скривился.

— Что за ерунда? Преследует? Кто?

— Не знаю. Но… мне кажется, я кому-то на мозоль наступила. Я выясняла, что случилось со Стивеном… сама исследования проводила…

Длинный Джозеф хмуро встряхнул головой.

— Что за дурь ты несешь, девчонка? Кто за тобой гоняется — псих-доктор?

— Нет. — Она охватила кружку ладонями, радуясь теплу, несмотря на то, что день был жаркий. — Мне кажется, что Стивен пострадал из-за сети. Я не могу объяснить, но мне так кажется. Поэтому я и поехала к своей учительнице.

— Да на кой бес тебе эта старая белая ведьма?

— Черт, папа, я пытаюсь с тобой говорить! Ты ничего не знаешь о докторе Ван Блик, так что заткнись!

Отец попытался встать и расплескал кофе.

— И не вздумай вставать. Я говорю об очень серьезных вещах. Так ты будешь слушать или нет? Я, знаешь ли, не единственная родственница Стивену — он все-таки твой сын.

— И я к нему пойду сегодня. — Длинный Джозеф был преисполнен оскорбленного достоинства, несмотря на то, что был в больнице лишь четырежды, всякий раз по настоянию Рени. Он опустился на кровать, выпятив губу, как обиженный ребенок.

Рени рассказала ему все, что смогла, опустив самые сложные умозаключения и обойдя по кривой последний час, проведенный в «Мистере Джи». Она была слишком взрослой и независимой, чтобы отец попытался запретить ей что бы то ни было, но нельзя сбрасывать со счетов шанс, что, когда очередная бутылка пива напомнит ему, что он потомок зулусских воинов, он решит защитить ее самолично — скажем, разобьет пульт. При необходимости она и с работы могла вести свое расследование, но она и так втянула политех в это дело больше, чем намеревалась, да и сильно отстала от учебной программы за время болезни.

Когда она закончила, Длинный Джозеф необычайно долго молчал.