– Послушай, это совершенно неважно, кто в кого кончил. В жизни есть куда более интересные вещи.

Флёр смеется.

– Ну, если называть это так, то…

– Твоя мать… Одним словом, твоим отцом мог оказаться кто угодно. Без обид.

– Но я так похожа на Гарднеров.

У них всех одинаковые черные волосы, унаследованные от Гиты, прекрасной невесты прапрадеда Чарльза, которую он привез из Индии. Ее портрет висит в спальне у Флёр, и Флёр похожа на нее как две капли воды – это одна из причин, по которой портрет прятали от остальных членов семьи столько лет. Именно благодаря портрету Олеандра и узнала правду.

– Знавал я, значит, одну женщину, тогда, в семидесятые. Может, в семьдесят третьем. Вылитая твоя мать. Те же рыжие волосы, белая кожа, ну и так далее. Когда я сюда только приехал, я думал, что Роза – это она и есть. Поэтому и таскался за ней повсюду. Не только поэтому, но все-таки. И вот потом я узнал, что эта другая девчонка забеременела примерно в то самое время, когда мы с ней были. Так что я долго думал, что ты – от меня. Хотелось мне так думать. Думал, вот, нашел тебя. Ты принцесса, и тебя прислали ко мне по реке в корзинке, ну или что-то вроде того. Не так уж и далеко от правды.

– Но моя мать и Августус…

– Ага, если тебе нужен отец, у которого водятся деньжата, лучше выбирай его.

– Водились.

Пророк едва слышно крякает.

– Я все свои деньги отдаю, – роняет он.

– Мне.

Повисает пауза. В комнату влетает зарянка Робин, хватает оставленный для него кусочек стручка и снова улетает.

Пророк пожимает плечами.

– Ну что ж, – говорит он наконец. – Придется тебе поступить, как я советую.

– А как ты советуешь?

– Ты давно разговаривала с Пийали?

Это хороший вопрос. Все уже знают, что они “вместе”. Это даже вроде бы приняли в “Доме”. Но вот разговаривают ли они друг с другом? Не очень-то. Пи теперь преподает атлетическую йогу и ведет две новые лекционные группы. Начал изучать малайялам и санскрит. В последнее время он слишком занят для того, чтобы поговорить с Флёр. Успевает только иногда сделать ей замечание по поводу того, как она управляется с делами.

– Давно.

– Насколько я понимаю, он возвращается в Индию. Чтобы обрести себя.

– А…

Флёр с удивлением обнаруживает, что не слишком огорчена этой новостью.

– Мне уже давно казалось, что…

– Так что нет причин, которые помешали бы тебе быть с парнем, которого ты любишь.

– Если не считать того факта, что он мой брат.

Пророк вздыхает.

– Не думаю, что это имеет значение.

– Для всех остальных наверняка имеет.

Он протягивает ей обувную коробку.

– Я все равно собирался тебе это отдать. В “нужный момент”.

Флёр открывает коробку. Там, обложенная обрезками газетной бумаги, лежит крошечная стеклянная бутылочка с прозрачной жидкостью.

– На свету теряет силу, – говорит Пророк. – Поэтому я хранил ее тут, ждал, когда ты будешь готова.

И тут Бриония видит Олли за окном в “Эбоуде”.

– Я думал, что проворонил тебя, – говорит он, когда она подходит к столику. Интересно, давно он пришел? Вряд ли больше часа назад, ведь час назад Бриония еще была здесь.

– А я думала, что это я тебя проворонила.

– Правда, не уверен, что я сегодня в состоянии составить веселую компанию.

– Почему?

– У меня, честно говоря, всюду полная жопа. Клем ушла. И из университета погнали – временное отстранение.

Он явно не только пил, но еще и плакал.

– Ш-ш, – утешает Бриония. – Все нормально. Давай-ка расскажи мне обо всем.

За этим следует невразумительный рассказ о том, как сильно он любит Клем, и про какую-то игру в рыбалку, и потом – про видео, которое сняла студентка, но почему-то не студентка Клем, а его, Олли, студентка. И разобраться во всем этом очень сложно, и это видео уже на Ютьюбе, совсем как то видео со Скай Тернер, которое тоже сразу попало на Ютьюб, и, кстати говоря, видео с Олли в каком-то смысле спровоцировано тем видео со Скай Тернер, и там, в этом видео, показано, как Олли предлагает студентке пятнадцать лишних баллов за сочинение, если…

– О боже, – говорит Бриония, поежившись. – Но как вообще?..

– Это была совершеннейшая гребаная подстава. Я дал ей свой номер телефона, потому что…

– Ты дал ей свой номер?

– Она сказала, что у нее нет друзей! И что она пыталась покончить с собой!

– Ясно.

– Мне нужно поговорить с Клем. Она не понимает. Я никогда не испытывал никаких сексуальных чувств к этой Шарлотте Мэй. Если я о чем и фантазировал, так это о том, что было бы здорово, если бы она была моей дочерью. Но, понятное дело, я никому не могу об этом сказать, ведь это звучит еще ужаснее.

– Так за что ты предложил ей пятнадцать дополнительных баллов?

– Дело в том, что она сняла майку и…

– О боже, – снова произносит Бриония.

– И я предложил ей пятнадцать баллов за то, чтобы она надела ее обратно. Вообще-то я сказал это на камеру, чтобы показать, что я совершенно не хочу видеть ее без майки! Но, похоже, торговать дополнительными баллами – это в любом случае нарушение профессиональной этики, независимо от условий.

– И что сказала Клем?

– Она сказала, что давно замечала за мной разные странности. А еще сказала, что ее, как и всех остальных, от меня тошнит. Что я, видите ли, вру и жульничаю, что я сексист и расист, что…

Олли бросает взгляд в окно.

– Вот дерьмо, – говорит он. – Просто отлично. Пресса.

– С чего ты взял?

– Этот урод меня с самого утра пасет.

– Не думаю, что он тебя заметил.

– Пока нет. Но заметит. Они, говорят, взламывают телефоны и выслеживают тебя по сигналу.

– Послушай. Давай снимем комнату, возьмем бутылку вина и вместе что-нибудь придумаем. За мой счет.

– Ты что, делаешь мне непристойное предложение? Мне кажется, я уже достаточно всего…

– Конечно же, я не делаю тебе никаких непристойных предложений. Не говори ерунды. Просто это будет правильно. Куда еще нам податься, если за тобой хвост из газетчиков?

– Наверное, мне и в самом деле нужен сейчас какой-то угол, потому что меня отовсюду прогнали – и из дома, и с работы.

Олли идет наверх в номер, и через десять минут, тяжело дыша, по той же лестнице поднимается Бриония. У нее немного кружится голова, как будто бы мысли ее поднимаются по лестнице быстрее, чем она сама. Примерно так же она чувствовала себя, когда бежала те пять километров, с которых все и началось. А может, все началось гораздо раньше. Она думает о своей посадочной полосе, и о ногтях на ногах, и о том, что все это – для него одного. Хотя не совсем. Точнее, только в некотором смысле. В том смысле, что все это – для того Олли, который являлся ей в фантазиях. Но ничего страшного, ведь реальность сейчас такова, что они останутся одни в гостиничном номере и проведут там вдвоем какое-то время, и потом… Бриония смотрит на часы. Уже четыре. У нее есть максимум час. Ну, от силы полтора. И нужно постараться не пить много перед дорогой домой. Еще один большой бокал – и все.