– Военный капеллан, раввин Аарон Горовиц. Его можно увидеть после исхода субботы, а суббота закончилась… – Дебора все топталась на месте. Склонив черноволосую голову, она прислушалась. Голос остался рядом.

– Я с тобой… – пообещала неизвестная женщина, – и так останется всегда. Покажи Тору, Двора… – Дебора вспомнила, что так ее имя звучит на святом языке:

– Дебора, в Библии, была пророчицей… девушка посмотрела на звездное небо, – судьей, воительницей…, – Дебора пошатнулась, будто кто-то подтолкнул ее в плечо.

– Иди, – велел ей голос, – иди, Двора… – засунув руки в карманы юбки, девушка решительно направилась в комнату, за Торой.

Раву Горовицу, неожиданно, понравился первый шабат на базе Хэнфорд, в пустынных, безлюдных просторах северо-запада Америки. Аарону день напомнил те, что он проводил, учась в ешиве, в Иерусалиме. Только здесь не было домашних обедов, после службы и кидуша они пошли в столовую.

В синагоге, разговаривая с офицерами, Аарон узнал, что у некоторых есть семьи. Однако жены и дети остались в Сиэтле, или Сан-Франциско.

– Теперь можно их сюда привозить, – весело сказал кто-то, – если капелланов прислали, то армия в Хэнфорде надолго обосновалась. Построим офицерские коттеджи, потихоньку. Госпиталь здесь имеется, а теперь и обрезание можно провести… – в больнице служили военные врачи, евреи. С Аароном, церемония должна была получиться такой, как положено. За обедом они говорили о будущих праздниках, о маце для Песаха, о том, что рав Горовиц поедет в Сиэтл, за свитком Торы. Днем Аарон позанимался, со свободными от дежурства солдатами и офицерами. Все они заканчивали классы, при синагогах, и читали на иврите. На базе нашлись и недавние эмигранты, из Европы, говорившие на идиш. Аарона расспрашивали о Германии, Польше, Советском Союзе и Маньчжурии.

– Рав Горовиц, – восторженно заметил один из сержантов, – вы, получается, кругосветное путешествие совершили…

– Не совсем, – рассмеялся Аарон, – мне осталось до Нью-Йорка доехать.

Подумав об отце, Аарон пообещал себе, после исхода субботы, отправиться к связистам. Хэнфорд напоминал Иерусалим отсутствием радио и реклам. В Нью-Йорке соблюдать шабат было сложнее. Улицы города усеивали открытые магазины и кинотеатры. В Израиле в субботу работали только арабские и христианские лавки, но их в еврейских кварталах не водилось.

В Хэнфорде висел один репродуктор, на столбе, у столовой. По радио звучали срочные объявления. Газеты сюда не возили. Связисты готовили сводку новостей, прикрепляя листы на щите с распоряжениями и приказами. Армия проложила в Хэнфорд телефонные линии, отсюда можно было позвонить и в столицу, и в Нью-Йорк. Лейтенант, связист, оказался евреем. Юноша подмигнул раву Горовицу:

– Приходите вечером. Я вас без очереди пропущу… – на звонки существовала запись. Аарону стало неудобно, но связист уверил его:

– Все собираются кино смотреть. Не забывайте о разнице во времени. Вечером только солдаты с западного побережья домой звонят… – доктор Горовиц всегда ходил на третью трапезу в синагогу, возвращаясь, домой поздно. Аарон знал, что застанет отца бодрствующим.

В маленькой, тесной кабинке, прижав к уху трубку полевого телефона, он слушал ласковый голос отца. Аарон соскучился по запаху табака и леденцов, по мягким, знакомым с детства рукам, по тонким морщинкам, у серо-синих глаз. Отец сказал, что в Нью-Йорке теплая весна:

– В Парке гиацинты расцвели, милый. Скоро голуби прилетят… – детьми Аарон и Меир поставили на хозяйственном балконе, выходящем во внутренний двор дома, скворечник. Белые птицы перекликались, расхаживая по выложенному плиткой полу. Мальчики бросали зерна голубям. Скворечник висел на месте. Отец, каждую весну, приводил его в порядок. Доктор Горовиц сказал, что с Эстер все в порядке. Сестра пока оставалась в Голландии. Меир собирался, на Пурим, приехать из столицы, погостить дома.

– Если бы и ты, милый, смог нас навестить… – отец замялся, – мы тебя давно не видели. Я тебе фотографии отправлю, что Регина прислала… – маленькая Хана, по словам отца, родилась крепкой малышкой:

– У них тихо, они в деревне живут… – вздохнул доктор Горовиц, – можно за них не волноваться. Просидят в Сендае всю войну. Рано или поздно японцам это надоест, они выведут войска с континента… – Аарон смотрел на объявление, на стене кабинки:

– Военнослужащий! Помни, что болтовня может стоить тебе жизни… – в Калифорнии, на базах, он подобных плакатов не замечал. Офицер, связист, помялся:

– Распоряжение начальства, рав Горовиц. База закрытый объект, мы подчиняемся непосредственно министру обороны. Бдительность никому не мешает… – слушая отца, Аарон насторожился:

– А если Япония повернет войска в Бирму? Это английская колония, США будут обязаны вмешаться. Я не утаивал японских родственников, но оставят ли меня в армии, если начнется война? Тем более, я и в Германии жил, и в Маньчжурии. Даже через Россию проезжал… – Аарон напомнил себе, что у младшего брата родственники точно такие же. Меиру, судя по всему, доверяли.

– Тем более, доверяют Мэтью, с его должностью… – Аарон покуривал первую после шабата сигарету, – и вообще, я еврей. Кто меня заподозрит в шпионаже? – он даже улыбнулся. Аарон вспомнил, что на западном побережье много японцев, и выходцев из Маньчжурии:

– В Сан-Франциско целый китайский квартал… – Аарон успокоил себя: «Они американские граждане. Ничего с ними не сделают».

Рав Горовиц не имел права говорить отцу, где находится. Он только заметил:

– На Пурим не получится, папа. Летом, наверное, мне дадут отпуск… – Меир, по словам отца, был занят в столице. Положив трубку, Аарон достал блокнот. Он хотел, отправившись за свитком Торы, в Сиэтл, заодно послать подарок Регине и Наримуне, в честь рождения маленькой:

– И папе с Меиром надо подарки купить… – размышлял Аарон, выйдя от связистов, – и Эстер бы я что-то отправил, если бы знал ее адрес… – Аарон, все равно, немного волновался за младшую сестру и племянников. Вручение Нобелевской премии проходило в начале декабря. Имена номинантов публично не объявлялись. Не было никакой возможности узнать, получит ли бывший зять премию.

– Гитлер запретил своим подданным ее принимать… – из раскрытых дверей столовой падал луч яркого света, от кинопроектора. Полз сизый, табачный дым, слышался громкий голос Джона Уэйна. Аарон прихлопнул комара, на щеке:

– Норвегия оккупирована Германией. Шведская Академия Наук может не присудить призы, как в прошлом году случилось… – премия мира, по завещанию Нобеля, вручалась в Осло. Выбирал ее получателя отдельный комитет. Из-за немецкой оккупации, академики не собирались. Шведский комитет, в знак солидарности, тоже не стал обсуждать номинантов на премию.

– Но если они, все-таки, объявят, что Давид ее получил… – Аарон шел обратно к штабному бараку, – немцы его выпустят в Стокгольм. Он великий ученый, гордость человечества. Он вывезет Эстер и мальчиков, можно не сомневаться. Он не давал Эстер развода, но это в прошлом. Семейные ссоры остались позади. Пойдут в синагогу, в Стокгольме, и разведутся. Эстер замуж выйдет. В Швецию много евреев бежало… – Аарон увидел под фонарем, у штабного барака, какую-то высокую фигуру. Рав Горовиц прибавил шаг. Выйдя из темноты на свет, прищурившись, Аарон не сразу понял, что перед ним девушка.