Зонин зашагал дальше. Багровый глаз семафора висел совсем рядом, и лишь тут Зонин заметил, что землю припорошил снежок. Под семафором он мглисто-розово поблескивал. Вот здорово: вышел осенью, а пришел зимой.

Лес поредел, отодвинулся, показался шлагбаум переезда, за ним зачернели избы поселка, запорошенный стог сена. Минуя низенький кирпичный вокзальчик, Зонин свернул на большак; до Уваровки осталось меньше километра. Здесь уже пахло жильем и было совсем не страшно.

Ферма «Восход» находилась на окраине деревни, дверь ее была приоткрыта, внутри слабо светилось. У среднего стойла на столбе висел фонарь, чернели три фигуры, одетые по-зимнему. Зонин увидел заведующего фермой Агеева — нестарого, но с морщинистым лицом, сторожа — однорукого инвалида в тулупе, — и молоденькую девушку с застенчивыми глазами, в аккуратных сапожках — наверно, доярку.

Казалось, никто не удивился приходу ветеринарного фельдшера, словно его ждали именно в это время. Зинка оказалась обычной мелкорослой коровой местной породы, с белой прозвездью на лбу, худой шеей. Она боком лежала на дощатом полу поверх свежей соломенной подстилки, ноги ее были вытянуты и подергивались.

— Совсем сбились с ней, — сказал Агеев, собрав у переносья морщины. — Не знаем, выживет ли.

— С вечера мается, — застенчиво проговорила доярка.

Не отвечая, Зонин снял бобриковое полупальто, повязал клеенчатый фартук и приступил к исследованию коровы. Зинка обратила к нему большие, выпуклые, прекрасные, как у всех коров, глаза, полные страдания и мольбы. Из горла ее вырвалось стонущее мычание; казалось, она просила о помощи.

— Гляди, как терпит, — проговорил сторож. — А в стаде бодливая, близко не подпустит.

Положение телка в утробе не внушало серьезных опасений: Зонин сумеет его принять. Выживет и корова. Ветфельдшер определил, что роды едва ли начнутся раньше чем через пять, а то и через шесть часов. Можно было бы не торопиться с выходом из дома и спокойно доехать до полустанка на подводе с новенькой учительницей. Но Зонин не жалел, что пришел раньше времени: на ферме вблизи коровы он чувствовал себя спокойнее.

— Лесом шел, Григорий Лексеич? — спросил его Агеев.

— По линии.

— Ничего?

Ветеринарный фельдшер беспечно и снисходительно пожал плечами.

— Совершенно спокойно.

Надо сходить в правление колхоза, позвонить Липке: небось, глупышка, беспокоится. А что? Он действительно дошел отлично. Найдись сейчас в колхозе свободная лошадь, Зонин охотно съездил бы верхом к себе в деревню, чтобы поцеловать женку.

ОПАСНЫЙ ПОДЪЕМ

I

В дверь общежития громко, настойчиво постучали. Девушки еще не успели ответить: «Войдите», как дверь распахнулась и в комнату ступил Лешка Усыскин: берет его сидел на одном ухе, яркая, очень пестрая рубаха была расстегнута на груди.

— Примете, голубицы, ястреба? — развязно спросил он.

— Как тебя не примешь, когда уже влетел, — ответила Тоня Постовалова. Она сидела на своей кровати у окна и штопала чулок, надетый на перегоревшую электрическую лампочку.

— Не мог, Леша, подождать, когда тебе ответят? — отозвалась из своего угла пухленькая девушка в белом платье, с белыми голыми руками. — Лезешь, как экскаватор. А может, я переодевалась?

— Потому-то и влез, — сказал Лешка. — Хоть одним глазком глянуть. Да ты не волнуйся, я бы извинился, я вежливый.

Пухленькая прыснула. Улыбнулся и франтоватый парень, сидевший рядом с ней на кровати.

— Ох, до чего надоело! — вдруг резко сказала худая, косоглазая девушка в красной шелковой блузке. — Так и шастают, так и шастают… будто коты в амбар. Сколько постановлений принимали! Комендант задвижку повесил… с мясом выломали. И когда кончится?..

— Зря обижаешься, Зина, — взяв с тумбочки гитару и пробуя настрой, спокойно сказал Лешка. — Ведь не к тебе? Ну и успокойся: насчет тебя постановление коменданта действует.

— Сдались мне такие ухажеры-пустобрехи!

Она схватила кожаную сумочку и вышла из комнаты.

Над девичьими подушками, словно охраняя их сон, веером разместились фотографии киноактеров в картинных позах, с парикмахерскими прическами и заученно-слащавыми улыбками.

Перебирая струны, Лешка Усыскин замурлыкал:

Голова моя не кочка,

Что-нибудь да думает:

То ли спать, то ли лежать,

То ли к девушкам бежать.

Он отложил гитару, подсел на кровать к Тоне Постоваловой. Тоня кончила штопку, осторожно натягивая на ногу чулок, постепенно разворачивала его.

— Давай помогу, — сказал Лешка, протянув руки и делая вид, что в самом деле хочет помочь.

— Отстань, — засмеялась Тоня и быстро опустила подол юбки. — Ну и бесстыжий ты, Лешка! Чего подсел? Не знаешь: на кровати посторонним садиться запрещено? За что Зину Чиркину обидел? Опять выпил? Ведь с тобой в бригаде говорили о выпивке.

— Что я, на работе? Гуляю, вот и принял сто грамм, закусил пивом. Ясно? Собрание считаю закрытым. Пошли в кино, в любви объяснюсь. Или все не забыла своего тракториста из Обливской? Брось думать: давно нашел другую. В наше время если разлучились, то навсегда!

Он шутливо обнял Тоню, притянул к себе и хотел поцеловать. Она резко уперлась локтем в его подбородок.

— Очумел?

Внезапно Лешка, не отпуская Тоню, перегнулся к окну, крикнул:

— Василь! Эй, бригадир! Ивашов!

Шедший по тротуару молодой человек в кепке, в сером пиджаке остановился. Приблизился к подоконнику, положил на него крупные руки: виден он был до груди. Тоня вырвалась из объятий Лешки, смущенно стала причесывать волосы.

— Чего звал? — спросил Ивашов.

На Тоню он покосился мельком, как бы решая, поклониться ей или нет, и не поклонился, сделав вид, что вообще не заметил, как ее обнимал Лешка. От молодого майского загара крупный нос Ивашова блестел, как отполированный, глубоко посаженные глаза из-под белесых бровей смотрели внимательно и словно бы насупленно: то ли он хмурился, то ли смущался.

— Закончим завтра свой объект? — спросил Лешка тоном человека, который задает первый попавшийся вопрос, сам не зная, о чем ему говорить.

— Должны.

— Куда переведут? Чего будем строить?

— Начальство скажет.

И, видимо поняв, что позвали его зря, от нечего делать, Ивашов снял руки с подоконника, собираясь уходить. Тоня поправила волосы, улыбаясь, спросила:

— Чего, Вася, не зайдешь?

— Домой надо.

— Опоздать боишься? Небось мух будешь дома ловить или штаны за книжками просиживать? Какой же ты бригадир, не знаешь, как живут твои рабочие?

Движения Тони потеряли свою резкость, на щеках с легкими, припудренными веснушками заиграли ямочки.

— Заходи, Василий, — сказал и Лешка. — Смотри, как тебя крановщица привечает? Меня сменишь. А то нам надоело целоваться. Три часа сидим, никак не отпускает.

— Вот поцелую тебя кулаком по носу, — с досадой воскликнула Тоня и ткнула его в плечо.

Лешка самодовольно засмеялся. Ивашов еще раз мельком глянул на девушку, повернулся и пошел — высокий, здоровенный, нескладный. Некоторое