Но, несмотря на важность этого трагического кризиса, английская королевская власть устояла к концу изученного нами периода, и учреждения, которыми великие короли XI и XII вв. ее наделили, настолько прочны, так твердо опираются на старинные местные обычаи self-government’a (самоуправления), что Эдуарду I достаточно будет нескольких лет, чтобы восстановить королевскую власть во всей силе.

Но это не значит, однако, что ничего важного не осталось под сомнением. Великая хартия имела целью прекращение захватов со стороны королевской власти; ее применение полностью в том виде, в каком она была подтверждена в 1225 г., не мирилось с политикой короля и его чиновников. С другой стороны, финансы короля, его войско, решение вопроса о войне и мире, даже отправление правосудия в важных случаях, находятся в зависимости от содействия его «верных», а их участие не регулировано; слово «парламент» едва только появилось на свет, а самое учреждение еще находится в младенческом возрасте: нам редко приходилось о нем говорить, и мы упоминали о нем больше всего для того, чтобы предостеречь читателя от предвосхищения того, чего еще не было. Бароны Генриха III ничего не сделали для организации народного представительства; единственное, чего они хотели, — это создать правительственные совет, для того чтобы помочь неспособности царствующего государя. Наконец, даже принцип наследования трона не установлен твердо. В последний раз, когда этот вопрос обсуждался, после смерти Ричарда Львиное Сердце, английская церковь нашла нужным провозгласить сохранение принципа избирательности. При применении соправительства, к которому Генрих II сделал попытку прибегнуть, сразу же обнаружилась его опасность, и от него отказались. Вопрос о регентстве был по поводу смерти Иоанна Безземельного поставлен, и его тогда решили наилучшим образом при помощи превосходного средства; но на будущее время он не был урегулирован. Ввиду всех этих обстоятельств, к которым надо еще прибавить незадачу королей, бездарных и порочных, быстрый упадок английской церкви в XIV в., крайнюю буйность этого страстного народа, становится понятным, что восстания против Иоанна Безземельного и против Генриха III лишь начали собой очень долгую эру монархических трагедий.

История королевской власти во Франции, с 987 по 1270 г., менее бурна. Ее успехи начинаются с опозданием, они не ярки и медленны. Единственное время, когда они дошли быстро и без остановок, это царствования Филиппа Августа и Людовика VIII.

Капетингская династия начиная с 987 года окончательно заняла место Каролингской и сохранила за собой трон благодаря случайной плодовитости королев и при помощи такого средства, как соправительство, которое превратило правило избрания в пустую формальность; однако это средство было сомнительным, и Филипп Август, наученный примером восстания Генриха Молодого в Англии, перестал им пользоваться. Наследование по прямой линии в порядке первородства вошло, таким образом, в обычай. Вопрос о регентстве в случае несовершеннолетия наследника или отсутствия короля решался самим королем перед его смертью или отъездом; этот вопрос может вызвать волнения или беспокойства, но не может привести к революции. Неделимость королевства остается неприкосновенной; благодаря обстоятельствам даже создание уделов для младших принцев не приводит еще к пагубным последствиям. Одним словом, непрерывность королевской власти и единство монархии обеспечены. Но, сойдя с этой точки зрения юриста, перед какой действительностью мы очутимся?

Первые Капетинги представляют собой невзрачные личности, как и большинство Робертинов, их предков, а также Каролингов X в. Монархические учреждения рушились, нет даже подобных английским местных кадров, таких собраний, как собрания shire’a и hundred’а, которые могли бы впоследствии послужить для умного короля орудием действия. Все распалось. Сеньориальный режим является единственной социальной связью. Франция расчленена, и дух местной обособленности стал так силен, что он переживет даже сеньориальный строй. В это время монархия продолжает влачить свое существование с очень скудными средствами и отжившими свой век претензиями. Без поддержки церкви она, кажется, вот-вот угаснет, и никто этого не заметит. Церковь наделяет Роберта Благочестивого даром исцелять больных. Она поддерживает воспоминания о каролингской славе, о Франции, объединенной под скипетром великого императора. Но как раз в то самое время, когда писалась песнь о Роланде, королевская власть, все более и более инертная, съеживается и засыпает. Крупные сеньоры даже утрачивают привычку являться в курию короля.

Новая эра начинается лишь с Людовика VI. Угрожаемый даже в тесных пределах своего домена феодалами-разбойниками, он тратит все свое время на борьбу с ними; теперь в Галлии говорят уже о Rex Francorum; и — замечательный симптом — его вассалы собираются под знамя св. Дениса, для того, чтобы не позволить императору Генриху V перейти границу. После него бездарный Людовик VII упускает прекрасный случай окончательно присоединить Аквитанию к королевскому домену; но раз начавшееся движение уже не останавливается вполне. Curia начинает организовываться, разбирать важные дела, а вместе с Сугерием уже вполне ясно намечается то племя великих слуг капетингской монархии, которые, вместе с некоторыми королями, сделали из нее то, чем она стала. Наконец, король Франции выходит из пределов своего домена: Людовик появляется в Лангедоке и даже отправляется в Крестовый поход. Но рядом с Генрихом II, который царствует в Руане, Нанте, Пуатье, Бордо и Байонне, даже рядом с богатым графом Фландрии Людовик VII представляет собой весьма скромную фигуру, и общие указы, которые он решается обнародовать, представляют собой платонические манифестации, остающиеся в области добрых пожеланий.

Филипп Август, Людовик VIII, Бланка Кастильская и Людовик Святой вывели королевскую власть из этой скромной колеи. Она имела ту удачу, которой больше у нее не будет, а именно в течение почти целого столетия она была представлена королями и регентшей, которые, при всем различии своего темперамента, все были людьми одаренными и смелыми и жизнь свою посвятили тому, чтобы осуществить мечты о славе или о действенной святости. С них, собственно говоря, и начинается летопись монархии во Франции. Историческое значение такого короля, как Людовик Святой, символизируется плодовитостью его брачного союза с Маргаритой Прованской: все короли Франции до самого XIX в. были потомками его сыновей.

Эти четыре государя нашли себе поддержку в церкви, в мелком дворянстве, преданном и хорошо вознагражденном, и в буржуазии, которая внутри своих городских стен организовала единственный вид self-government’a (самоуправления), существовавший во Франции. Вокруг короля растет и трудится целый новый класс чиновников, духовных и мирян, соответствующий тому, который в XII в. создал величие нормандской и анжуйской монархий. Успехи в области администрации, финансов и суда идут в ногу с приращениями домена. Учреждение бальи, появление в недрах королевской Curia парижского парламента, который очень скоро уточняет и подчеркивает старые традиции и становится упорным защитником короны, являются событиями столь же важными, как и крушение «анжуйской империи» и альбигойской высшей знати. Эти глубокие преобразования совершились не без потрясений. Со времени коалиции 1214 г. до коалиции 1241–1242 гг. королевская власть стояла перед большими опасностями; так же как и в Англии, но без поддержки представителей церкви и без иной программы, кроме дележа добычи, аристократия пыталась заставить ее отступить, но потерпела неудачу. Она, впрочем, и не могла привести каких-нибудь веских оснований для своего восстания, и мысль составить Великую хартию не могла у нее явиться. Ее права не нарушались так открыто, как в Англии. Для получения средств в виде денег и войска, так же как и для завоевания и удержания части наследства Иоанна Безземельного или для подчинения Фландрии, Филипп Август и его преемники основывались прежде всего на феодальном обычае.