тоской. По-видимому, он был совершенно спокоен: он словно застыл и замер весь, только там, где-то, в груди, глубокоглубоко, словно червь копошился и неустанно точил и сосал его душу. По мере того как уходил день и надвигался вечер, тоска его становилась все сильнее и сильнее; наконец он не выдержал, запер все дела в большой кованый сундук и поехал домой. Всю дорогу Алексей Сергеевич то шпорил своего Сокола, и тот бешено мчал его по мягкой, пыльной дороге, то удерживал и нарочно замедлял его ход, даже слезал, останавливаясь, стараясь продлить время. Никогда не случалось Соколу переносить такой утомительной езды. Он горячился, фыркал, взвивался на дыбы, разбрасывая изо рта на землю и грудь клочья густой пены, он был весь в мыле.

— Где Дарья Семеновна? — спросил Ястребов вышедшего ему навстречу Степана.

Тот сделал вид, что не слыхал вопроса, и поспешно повел Сокола на двор.

— Эх, коня-то упарил! — ворчал он.— Стоит! Нечего сказать!

Алексей Сергеевич растерянно глядел ему вослед, но вопроса своего не повторил. Угрюмое лицо Степана, мрачный, досадливый взгляд, брошенный им исподлобья, были красноречивее всяких слов.

Алексей Сергеевич почувствовал, как сердце его упало. Всю дорогу он почему-то больше всего боялся не застать Дашу дома, и хотя был почти уверен, что она ушла, но все надеялся, успокаивал себя...

Глухая, холодная злоба закипела в нем сразу, заглушив все остальные чувства; он молча прошел в свою комнату, подошел к постели, снял со стены револьвер и пристально осмотрел его, затем выдвинул ящик письменного стола, достал коробку с патронами, не торопясь зарядил револьвер на все шесть зарядов и сунул его в карман. На пороге его встретил Степан. Он все время стоял за дверью и зорко следил за барином. По выражению бледного, словно окаменевшего лица Ястребова, по холодному стальному блеску его глаз Степан понял, что дело серьезно; сердце его болезненно, испуганно сжалось.

— Ваше благородие, отец родной, Алексей Сергеевич, Христос с вами, куда это вы? Не губите себя, батюшка; ну ее к ляду, не стоит она того, чтобы вы на душу свою грех брали... Выгоните ее, собачью дочь, вон, чтобы и духу ее не было, а зачем же себя губить.

Алексей Сергеевич пристально взглянул на него.

— А зачем ты мне, Степан, не сказал, что у вас тут было третьего дня?

Степан смущенно потупился.

— Да что говорить-то! И без того не сладко... Эх, Алексей Сергеевич, не слушались вы меня тогда... Ну, да что уж толковать! Прошло, не вернешь! А хоть вы теперь-то послушайтесь, не ходите, останьтесь, аль поезжайте в город обратно, а завтра справим ее в Москву аль там куда, и делу конец... Право — ну!

Теплые, полные сердечного участия слова Степана до глубины сердца растрогали Ястребова.

— Не могу, пойми ты это, не могу я отпустить ее! — воскликнул он страстным, надрывающимся голосом.— Сердце мое все изноет, сам на себя руки наложу. Ведь люблю я ее, больше всего на свете люблю... и люблю, и ненавижу. Ты хороший, добрый человек,— продолжал он бессвязно,— но ты не понимаешь и не можешь понять, что можно ненавидеть и обожать в одно и то же время; что легче убить, чем расстаться... Или себя, или ее, но так жить нельзя, лучше каторга, лучше смерть, чем такая жизнь. Я с ума схожу, я чувствую, что я все равно если не убью ее, то убью себя, да это так и будет... Нет больше моих сил выносить эту пытку!

И, оттолкнув Степана, пытавшегося загородить ему дорогу, Ястребов поспешно сбежал с крыльца и быстрыми шагами пошел к Хмурову тою же дорогой, которою утром шла Даша. Алексей Сергеевич знал, что больше ей негде быть.

— Эх, загубили вы себя, Алексей Сергеевич, вконец загубили! — всплеснул руками Степан, когда Ястребов скрылся за церковью.

Он несколько минут стоял, беспомощно озираясь вокруг. Вдруг светлая мысль мелькнула в его голове. «Ладно же,— воскликнул он,— как-никак, а не допущу я тебя до эфтого!» И, не долго думая, Степан бегом пустился тоже в Хмурово, но только другою дорогой; мысль его была — во что бы то ни стало прийти раньше Алексея Сергеевича и не дать ему встретиться с Дашей. Правда, путь, по которому ему пришлось теперь бежать, был значительно длиннее того, которым шел Алексей Сергеевич, но Степан надеялся, что ему удастся опередить его, и бежал что было духу.

Между тем Алексей Сергеевич, пройдя почти половину пути, вдруг почувствовал сильное утомление, голова его закружилась; целый день страшного напряжения дал-таки себя знать; он присел на лежавшее у тропинки сваленное дерево и глубоко задумался. Ему ясно стала представляться безобразная картина, которая разыграется, если он неожиданно появится в квартире юнкера, — шум, гвалт, суматоха, подвыпившая компания, Чишкядзе и между ними... она... потом... его схватят, пожалуй, еще вязать вздумают... бррр... какая мерзость! И чем больше он думал, тем яснее зрело решение не идти дальше, и он остался на том же месте, жадно впивая в себя ночной воздух.

Ночь была лунная, светлая; ветерок изредка пробегал, чуть-чуть шелестя ветвями и травой. Мало-помалу в душе Ястребова злоба уступила место безысходной тоске. Куда уйти от себя? Куда деваться? Но домой он идти не мог, там все терзает. Одиночество душило его, ему неудержимо захотелось быть на людях, поболтать хоть с кем-нибудь. И с этой мыслью свернул он с тропинки и другой дорогой вошел в село. В конце улицы, перед большой новою избой старосты, он заметил густую толпу, и до слуха его донеслись звуки музыки и громкие голоса. «Что бы это такое было?» — подумал Ястребов и направился к Старостиной избе. В открытые настежь окна и дверь он увидел белые кителя собравшихся офицеров, оттуда неслись веселые возгласы и смех; на крыльцо то и дело выбегали денщики с посудой и пустыми бутылками; несколько человек музыкантов, с красными вспотевшими лицами, с посоловевшими от щедрого угощения глазами, играли, не переводя дух, марши. Масса ребятишек и баб теснились, окружая кольцом музыкантов, и, не спуская глаз, сосредоточенно глазели им в самый рот. Маленькая, лохматенькая собачонка тут же неподалеку немилосердно завывала, вытягиваясь и запрокидывая назад голову; камень, ловко пущенный ей в бок, прекратил на половине ее вокальные упражнения. Собачонка взвизгнула, огрызнулась на камень и, поджав хвост, вприпрыжку юркнула в одну из подворотен.

— Что у вас тут такое? — спросил Ястребов у одного из глазевших на избу солдат.

—