– Многие Вовлеченные мечтают создать вам проблемы.

– Обычно проблемы возникают сами по себе, на то они и проблемы. Для Культуры последние лет восемьсот прошли весьма успешно. Да, это краткий миг по меркам Старших Рас, но весьма долгий срок для тех Вовлеченных, которые, так же как и мы, не намерены выходить из галактической игры. Может быть, наша мощь достигла пика; не исключено, что мы стали чересчур самодовольны и бездействуем в роскоши и благоденствии…

– Какое многозначительное молчание. Похоже, мне полагается его нарушить. Кстати, а сколько времени осталось до вспышки второй новой?

– В реальности – полсекунды. – Аватар улыбнулся. – Здесь – много жизней. – Он отвернулся к орбиталищу, медленно плывущему в космосе. – Вполне возможно, что ваши так называемые союзники в действительности могут оказаться группой заговорщиков из числа Разумов Культуры.

Квилан ошарашенно уставился на аватара:

– Из числа Разумов Культуры?

– Весьма неприятное соображение, правда ведь? Трудно представить, что кто-то из нас дерзнет выступить против нас самих.

– Но почему?

– Наверное, потому, что мы слишком самодовольны. Потому что бездействуем в ленивом благодушии. Потому что некоторые наши Разумы мнят необходимой толику крови и огня, дабы мы вспомнили, что Вселенная – крайне негостеприимное место и что права гордиться своими достижениями у нас ничуть не больше, нежели у любой из давно исчезнувших империй. – Аватар пожал плечами. – Квилан, да полно вам, не расстраивайтесь. Возможно, мы ошиблись. – Он на мгновение отвел взгляд, а затем грустно произнес: – С червоточинами вышла промашка. Наверное, мы так ничего и не узнаем. – Аватар с безысходной горечью взглянул на Квилана. – Скажите, а вы жаждете смерти с тех самых пор, как осознали свою потерю? После того, как оправились от ран?

– Да.

– Я тоже, – кивнул аватар.

Квилан знал историю близнеца и уничтоженных им миров. Он задумался, сколько жизней (если предположить, что аватар говорит правду), полных тоски и осмысления потери, можно вместить в восемьсот лет, если мыслишь, переживаешь и вспоминаешь на скорости и с талантами Разума Культуры.

– А что будет с Челом?

– Несколько индивидов расстанутся с жизнью. А больше ничего особенного не произойдет. – Аватар медленно покачал головой. – Мы не можем возместить вам потерянные души, Квилан. Мы попробуем договориться с челгрианами-пюэнами. О Сублимированных нам известно мало, однако кое-какие связи имеются.

Аватар улыбнулся. В его чеканных чертах Квилан заметил отражение своего широкого, шерстистого лица.

– Мы все еще перед вами в долгу. Мы сделаем все, чтобы загладить свою вину. Ваш поступок не может служить нам оправданием. Баланс все еще не сведен, равновесие не достигнуто. – Он стиснул пальцы Квилана; тот и забыл, что они до сих пор не разняли рук. – К сожалению.

– Сожаление недорого стоит.

– Да, жизнь производит его в избытке, но, к счастью, есть и побочные продукты.

– Вы хотите покончить с собой?

– С нами обоими, Квилан.

– Вы шутите…

– Квилан, я устал. Долгие годы, долгие века я надеялся, что воспоминания поблекнут, утратят силу, но, похоже, этому не бывать. Есть места, куда я могу удалиться, но там я либо стану кем-то другим, не собой, либо останусь собой в полной мере, а значит, сохраню и воспоминания. Ожидая их утраты, я сросся с ними, а они слились с моим естеством. Мы стали друг другом. Для меня нет иного пути. – Аватар виновато усмехнулся и снова стиснул ладонь Квилана. – Здесь все в порядке, я передаю дела в хорошие руки. В общем, переход пройдет гладко, никто не пострадает и не погибнет.

– Но ведь по вам будут скучать.

– Здесь вот-вот появится другой Концентратор. К нему быстро привыкнут. Но да, я надеюсь, что и по мне будут немного скучать. Может быть, помянут добрым словом.

– И это для вас счастье?

– Ни счастье, ни несчастье. Меня не будет. И вас не будет.

Аватар повернулся к нему и протянул другую руку:

– Квилан, ты готов? Ты станешь мне близнецом?

Квилан принял его руку:

– Если ты станешь мне спутником.

Аватар закрыл глаза.

Время расширилось, и все вокруг взорвалось.

Последняя его мысль была о судьбе Гюйлера.

В небесах над Чашей вспыхнул огонек.

Кабе, погруженный в безмолвие и во тьму, смотрел, как свет звезды Джунце, помигав, стал разгораться совсем рядом с тускнеющей новой Портиции и вскоре затмил ее.

Квилан сидел отрешенно, в какой-то прострации, но вдруг завалился вперед и соскользнул на пол, прежде чем Кабе успел его перехватить.

– Что с ним? – взвизгнул Терсоно.

Грянули аплодисменты.

Квилан испустил последний вздох и замер.

С соседних мест послышались испуганные возгласы; Кабе бросился приводить челгрианина в чувство, и в этот момент в небе прямо над ними вспыхнул новый, очень яркий огонек.

Кабе обратился за помощью к Концентратору, но ответа не получил.

…страх и внезапная резкая боль, перед глазами возникает здоровенная белошерстая морда; отчаяние, ужас и бессильная злоба при мысли о предательстве, едва он очнулся и попытался – поздно, слишком поздно – защитным жестом поднять руки, впрочем, напрасно; яростное клацанье громадных челюстей, сомкнувшихся на его шее, мучительная стальная хватка, мгновенное удушье, отсутствие воздуха; тело вздергивают, трясут, шейные позвонки с хрустом переламываются, мозг трепещет в черепе, расставаясь с жизнью и чувствами…

Что-то скользнуло вдоль шеи: ожерелье тетушки Зильдер. Почему не прекращается тряска? Что-то тонкое разорвалось, легонько задело шею, а кровь брызгала во все стороны, и воздух толчками выходил из груди. Ах ты, ублюдок, подумал он; его снова яростно, бешено встряхнули, и сознание померкло.

Боль не отступала, хотя чуть уменьшилась; его ухватили за шею, поволокли по чужацкому кораблю. Болтались обмякшие, неуправляемые конечности; он превратился в разорванную тряпичную куклу. В туннелях по-прежнему воняло гнилыми фруктами. Глаза слипались от крови. Надежды на спасение не было.

Механические шумы. Хватка разжалась. Его опустили на какую-то поверхность. Голова на разодранной шее завалилась набок.

Рычание, треск, скрежет – звуки следовало как-то соотнести с болью, с каким-нибудь ощущением, но для него они утратили смысл. Затем тишина, темнота, полное бессилие и неспособность действовать; он лишь ощущал медленное угасание чувств. Крохотная вспышка боли на загривке, еле заметный укол напоследок, будто в насмешку.

У него ничего не вышло. Он не справился. Не сумел вернуться. Не успел предостеречь. Не стал героем. Так быть не должно, но он умирает – в одиночестве, мучительной смертью, сознавая лишь предательство, отчаяние и страх.