— Мне об этом ничего не известно, — еще более нерешительно заявил лейтенант.

— Достаточно того, что это хорошо известно генералу д’Арбелю.

— Но как же быть с приказом майора?

— Лучше поинтересуйтесь, как мне быть с приказом командующего? — ехидно спросил его капитан д’Эстиньо. — И вообще, передайте майору, что я не смогу выдать полковника даже в том случае, когда он явится лично. Но даже если он получит письменный приказ, то увести пленника с корабля вы сможете лишь завтра утром, ведь посмотрите — уже темнеет.

— А почему это вы вдруг так печетесь об этом пленном азиате? — подозрительно поинтересовался лейтенант.

— Во-первых, это не азиат, а славянин, русич. Он из польского королевства, с земли, которую называют Украиной, — попутно просветил офицера капитан «Альмансора».

— А во-вторых, взял этого полковника в плен я, лично я, пробравшись в тыл французов, за добрых пять миль от берега. Вот когда вы умудритесь таким же образом взять в плен другого полковника этих наемников, командующего корпусом, тогда я посмотрю, как вы станете оберегать и опекать его. Все, лейтенант, все!

Офицер-пехотинец понял, что это действительно все и что теперь его очередь задавать такие же нелепые вопросы, какие несколькими минутами раньше задавал капитан корабля. А повторять его ошибки лейтенанту не хотелось.

Как только он оставил борт «Альмансора», д’Эстиньо подошел к окошку, у которого терпеливо ждал своей участи князь Гяур.

— Ну, что я говорил? — победно молвил он. — Они там, на берегу, уже занервничали.

— Это очевидно. Как и то, что майор найдет возможность обратиться к генералу.

— Но сделает это не раньше, чем завтра утром. Не станет же он пробиваться к командующему на ночь глядя. От меня же генерал услышит те объяснения, которые услышал лейтенант.

— Довольно мужественно. Вопрос лишь в том, надолго ли нам этого мужества хватит и не лучше ли нам выйти в море?

— Я не могу решиться на это без приказа. Вы должны помнить, полковник, что находитесь на военном корабле Его Величества короля Испании.

— Тогда — конечно, — иронично ухмыльнулся Гяур.

— Что, что, мой генерал? — томно поинтересовалась графиня де Ляфер. — Опять истосковались по телу француженки?

— Настоящей француженки, графиня. Что редкость даже во Франции.

— Возможно, я и соглашусь с этим. Но только из честолюбия.

— Вначале вы заставите меня согласиться с тем, что истинная француженка прекраснее и завлекательнее любой самой пылкой испанки.

Французский язык генерала д’Арбеля, «наполовину француза», как говорили о нем, представлялся Диане де Ляфер не менее неприятным, чем плотоядная улыбка на его по-женски округленном, масленом лице; жадный взгляд заплывших тыловым жирком глаз; его отвратительно несвежее дыхание…

«Господи, и я все это терплю! — взмолилась на собственное мужество и собственное многотерпение графиня. — И все это терплю я?! Не верь этому, Господи, быть такого попросту не может! Даже когда сама я поверю этому, ты не верь…»

— О да, настоящей, — произнесла она вслух то, что не должно было войти ни в одну из источаемых ею молитв. — Именно настоящей, — еще более томно согласилась Диана, останавливая разгоряченную руку дона д’Арбеля у той, последней женской заповеди, у которой еще только и можно остановить распаленного собственными иллюзиями мужчину. — Но француженки, генерал, француженки… — напомнила ему, извлекая волосатую потную руку сладострастца из-под модного парижского погребения своей красоты, под которым она еще каким-то чудом не увяла. — Да простят меня все испанки, которыми вы сумели овладеть и которыми овладеть вам уже не суждено.

Подколодной тонкости этого извинения д’Арбель не уловил. Он оставался упрямым и нахрапистым. Восточные пряности, щедро укутывавшие шею залетной графини, пьянили его, белизна полуоголенной груди помрачала рассудок, а развратная податливость беспокойных бедер, вздрагивавших при каждом его прикосновении, переполняла генерала такой вожделенной жадностью, утолить которую, казалось, не в состоянии были все красавицы фландрийского побережья.

— Мы еще не решили, как быть с нашим высокородным пленником, генерал.

— Кого вы имеете в виду?

— Вы отлично знаете, что мы имеем в виду полковника Гяура. Князя… Гяура.

— О, святая Люсия! — запрокинул голову генерал.

Сейчас Диана уже могла бы вырваться из объятий испанца, однако она все еще не стремилась к этому. Как только графиня оказалась в комнате командующего, он повел себя, подобно истосковавшемуся по женским ножкам пьяному солдату в дешевом борделе: набросился, повалил и, сопя и изрыгая проклятия, принялся разбираться с ее шелками и подвязками, в которых она и сама не всегда умела толком разобраться. А уж идя на тайное свидание к генералу, постаралась так упаковать все свои прелести, что вряд ли с ней справился бы кирасирский полк.

— Вы же понимаете, что это невозможно.

— Такое выше моего понятия, храбрейший из моих генералов, — язвительно заметила Диана, подпуская д’Арбеля чуть ближе к его цели, чем он мог рассчитывать. — Речь ведь идет не о взятии Парижа. И даже не о штурме беззащитного замка Шарлевиль, который ваши «бессмертные» однажды безнадежно штурмовали. Обычный пленник. Рыцарь, которого такой же рыцарь отпускает под рыцарское слово. Не увлекайтесь, мой воинственнейший, не увлекайтесь… Постичь истинную цену объятий женщины столь же непросто, сколь постичь истинную цену жизни — в объятиях сатаны.

— Вы знаете, кажется, я начинаю верить этому, — выдохнул генерал.

Луна освещала их небольшую комнату настолько, что иногда генералу хотелось заткнуть окно подушкой или же погасить светило, как свечу. Ничто в жизни не раздражало его сильнее, чем свет этой мерзкой фламандской луны и кокетливое упрямство французской красотки. Но поскольку справиться с луной было не легче, чем с француженкой, то иногда генералу хотелось вызвать адъютанта и одним приказом покончить с обоими кошмарами сразу: француженку запереть в подвал, а окно занавесить шинелью. Или, возможно, вначале занавесить шинелью окно, а уж потом отправить в подвал француженку. Но только… потом.

Так и не решив до конца, что же ему предпринять, генерал потянулся к Диане с поцелуем. Но, не дотянувшись, столь яростно оседлал женщину, словно забрался посреди поля брани в трофейное седло.

— Мне бы не хотелось торговаться, генерал. Но, даже восседая на мне, вам придется мысленно вернуться к полковнику Гяуру.

— Я прикажу повесить его. Еще до рассвета, — натужно прохрипел генерал. Грузный и потный, он сопел так, словно его вот-вот должен был хватить апоплексический удар. И были мгновения, когда Диана куда больше начинала побаиваться за его здоровье, чем за свою честь.

— Не повесить, генерал, а освободить.