Пока Самарин рассматривал находку, Дубинин извлек с самого дна сумки несколько листков бумаги, с виду почти чистых, если не считать небольшого круглого отпечатка посредине.

– Ого! – Дубинин казался потрясенным. Он снял очки, затем надел их, снова снял. – Так-так-так, – было единственное, что он наконец выдал.

– Ксерокопии, – мельком взглянул на листки Дмитрий.

– Да вы прочтите, что здесь написано! – рассвирепел Осаф Александрович, который больше всего ненавидел в людях тупость.

Самарин посмотрел внимательнее:

– Подарок для Агнессы! – ибо на белом фоне четко пропечаталось: «Генералъ Димитрий Александровичъ Самаринъ».

– Интересные ксерокопии носила с собой Сорокина… – Дубинин пятерней взъерошил остатки волос.

– Она работала в музее, писала диссертацию по печаткам, – объяснил Дмитрий. – Так что тут все ясно.

– Это смотря с какой стороны взглянуть, молодой человек, – фыркнул Дубинин. – Ясно ли, а если ясно, то что именно… Какие здесь еще имеем отпе-чаточки?

Он стал быстро перебирать листы. Перед глазами Дмитрия замелькали оттиснутые имена, одни знакомые, другие не очень: Денис Давыдов, князь Иван Алексеевич Мещерский, Мария Николаевна Ермолова, какой-то чудной Захарьин-д'Эсте Федор Семенович, а вот латинские буквы: Andrea Grimaldi. На последнем листке была уже не печать, а ксерокопия монеты – аверс и реверс, орел и решка другими словами. Она, кажется, особенно заинтересовала Дубинина.

– Золотой дукат, – пробормотал он. – Начало семнадцатого века.

– Как вы так с налета… – удивился Дмитрий. Осаф Александрович взглянул на него:

– Не буду притворяться, что я силен в нумизматике. Просто здесь, – он тряхнул бумагами, – ксерокопии всего, что было недавно украдено из частной коллекции некоего Виленкина. Ограбление столь же остроумное, сколь и наглое.

Знаете, этакий «грабитель с валидолом». На такое у нас в городе способен только один человек, но доказательствами мы не располагаем.

– Вы имеете в виду… – Дмитрий уже понял, о ком идет речь.

– Француз, он же Петр Федорович Сорокин. А он, часом, не родственник убитой?

– Дядя ее мужа, Константина Сорокина.

– Интересная картина получается, как по-вашему?

– По-моему, не очень, – мрачно ответил Самарин, вспомнив лицо с фотографии, которую он столько раз предъявлял свидетелям. – Вы думаете, она имела отношение…

Почему-то стало неприятно.

– Да и вы так думаете, – отрезал Дубинин. – Теперь остается выяснить, не имела ли Марина Сорокина доступа к коллекции Виленкина.

Снова вспомнилось лицо Сорокиной… Такое милое, нежное… Но губы сжаты решительно. Так ли проста была жертва маньяка?

– Она же писала диссертацию о хрустальных печатках! А Виленкин зарегистрированный коллекционер, как я понял. Конечно, была у него. Сотрудница музея, научный работник…

– А заодно и наводчица, – продолжил Дубинин. – Петр Федорович хоть и Француз и очень интеллигентный с виду господин, все же самоучка, ему нужен был квалифицированный специалист-искусствовед. За последнее время он ограбил нескольких коллекционеров, причем брал всего две-три вещи, но всякий раз – самые ценные.

– А накануне коллекционеры обращались в музей с просьбой что-то оценить…

Приходила милая молодая сотрудница.

– Да, интересные вещи содержала сумочка, – покачал головой Дубинин. – Ну что ж, кем бы ни оказалась Марина Сорокина, а убийцу ее надо искать.

– Не Виленкин же это был!

– Тем более он лежит в больнице – сердце. Сумку я сейчас же отдам на экспертизу.

– Сообщите мне?

– Какой вопрос? Как только – так сразу.

– Ну что еще, Катюша?

Самарин еще не виделся с Калачевой. Она только успела позвонить ему с Ладожского и сообщить, что сумка Сорокиной находится у Сучкова. Но это было не все. Остальное был не телефонный разговор.

– Михеева была в «Елах»?

– Никогда не бывала. Вместо обеда пила кофе прямо на рабочем месте. Я же говорю – там дорого.

Самарин и предполагал что-то такое. Больше рассуждать на эту тему казалось бессмысленным.

– Погодите, Дмитрий Евгеньевич, – снова остановила его Катя. – Когда я искала Аникину, я зашла далеко по путям и, мне показалось, видела Веру.

– Что?!

– Ну помните Веру Ковалеву? Я еще ездила в приемник-распределитель узнавать, поступала она или нет. У меня было ее описание: волосы темные средней длины, на вид лет десять" заторможенная. Клянусь, это была она.

– И где ты ее видела?

– По дороге к Товарной справа стоят отцепленные вагоны. Знаете? «Вагон охраны труда», «Вагон техники безопасности»? За ними тянется глухая стена. Так вот, в ней есть пролом. Широкий довольно-таки, не влазишь, а входишь. А за ним тропинка начинается. Ведет к кирпичному зданию. На вид заброшенное. Но окна чистые, понимаете меня? Так вот там, у этого пролома, стояла девочка. По описанию – ваша Вера Ковалева.

– Тебя кто-нибудь видел?

– Да нет, как будто никто…

– А она?

– Я ее окликнула. Она даже не отозвалась, будто не слышит.

– А одета как?

– Да одета неплохо. Юбочка коротенькая, ножки-то тоненькие, как палочки!

Смотреть больно. Но сверху курточка водоотталкивающая.

«Приодели, сволочи!»

– Ты подходила к ней?

– Нет. – Катя отрицательно покачала головой. – Мне что-то стало не по себе…

– Думаешь, тебя заметили?

– Не знаю… Я ее окликнула, она не ответила. И тут мне что-то послышалось из-за стены – в зоне : отчуждения. Я шмыг обратно – вроде все вокруг спокойно.

А когда вернулась, ее уже не было.

– То есть ты считаешь, что тебя нарочно отвлекли и тут же ее убрали.

– Бог их знает… Но может, оно и так. Главное, это уже не наша епархия.

Домишко-то этот вне зоны отчуждения.

Ловко, ничего не скажешь! Строение находится вне зоны действия транспортной милиции – это уже не территория железной дороги. И в то же время находится так близко от нее, что городская милиция тоже не часто сюда заглядывает. Нейтральные воды. Здесь можно делать все что угодно. Прятать подростков, краденые товары. И содержать бордель с девочками.

Катя, судя по всему, обдумывала ту же тему.

– Дмитрий Евгеньевич, а помните, как на Ладожской-Товарной мужчина с проломленной головой лежал почти сутки?

Да, было такое. И на памяти Самарина не один раз. Если что-то происходит на границе зоны отчуждения, тут же начинается склока между транспортниками и муниципалами. Ладно еще, если труп. Ему все равно, часом больше пролежать, часом меньше.