взяли движение в свои руки, то их переезд, должно быть, получил вид панического бегства по железной дороге. Каждый эшелон овладевал паровозом как собственностью, ставили на него часовых и заставляли машиниста ехать до тех пор, пока паровоз без осмотров и продувания не приходил в негодность. Тогда он бросался и брался другой от всякого нечешского эшелона. Ясно, что о кругообороте паровозов при таких условиях думать не приходилось.

…Сознательная ложь, будто чехам грозила опасность быть вовлеченными в арьергардные бои с большевиками. От этой опасности они гарантировали себя тем, что в задние эшелоны назначались поляки и румыны. Ни одного чеха там не было, и даже железнодорожные коменданты-чехи заменялись польскими, как только проходил последний чешский эшелон.

Вопрос о предательстве адмирала Колчака чехами нельзя затушевать никакими обращениями „К Сибири“ и „К братьям“. Братья выдали потому, что иркутские революционеры грозили чинить препятствия движению до взрывов полотна включительно. Перед этой угрозой „братская совесть“ спасовала.

Было бы крайней недобросовестностью и явно неумным думать плохо про весь чешский народ, представленный в Сибири малой горсточкой этого народа, именуемой „чешскими легионами“, заброшенной в далекую нашу окраину и развращенной нашей же революцией. Но столь же неумно и мало порядочно было бы замалчивать содеянное чехами и особенно их старшими начальниками, которые обязаны были поддерживать порядок среди них и не позволять им вести себя бандитами в дружеской и союзной стране, встретившей чехов с распростертыми объятиями».

После весьма резких переговоров чехи согласились лишь на то, чтобы правительственный поезд адмирала с находившимся при нем золотым запасом шел к Иркутску, не обгоняя чехословацкие эшелоны. Это была самая настоящая ловушка, так как командовавший чешским корпусом генерал Сыровой знал к тому времени, что Иркутску уже не бывать новой столицей омского правительства. Чехословацкий комитет заключил соглашение с тамошними эсерами о создании в Иркутске при поддержке чешских штыков Политического социалистического центра. Разумеется, это самостоятельное правительство ни в чем не будет препятствовать чехам и словакам, и их поезда пойдут на восток со всем своим добром. Эсеры тешили себя надеждой, что, образовав (в Сибири) независимое от Москвы, но социалистическое по строю государство, они получат признание большевистских лидеров. Те же ждали своего часа и делали вид, что восточносибирская буферная республика их устраивает. Власти Политцентра в Иркутске большевики разрешили просуществовать не больше трех недель… Но этого времени эсерам хватило на то, чтобы поднять мятеж в Иркутске и утвердить в нем свое эфемерное господство.

Союзники, как и большевики, надели маски нейтралов, хотя уже сделали новую ставку. Колчак интересовал их теперь постольку, поскольку четыреста восемь миллионов золотых рублей всё еще находились под его личной охраной. Маску нейтрала генерал Жанен сбросил сразу же, как только верный Колчаку начальник Иркутского гарнизона генерал Сычев вознамерился выступить против мятежников.

«Если вы это сделаете, — телеграфировал Жанен Колчаку, — я брошу в бой против Сычева чехословацкие полки».

Колчак все еще не мог поверить, что на нем и на Сибирском правительстве союзники поставили крест и вся политическая игра, а точнее — возня, шла вокруг его «золотого эшелона». Поезд адмирала безнадежно застрял в пяти часах ходу от Иркутска — в Нижнеудинске.

Здесь Колчаку пришлось провести около двух недель. Не было более томительных и страшных своей неизвестностью дней в его жизни. По сути он уже был в чешском плену, поскольку чехи полностью прервали его связь с тылом и фронтом, и даже с союзным командованием. Оттуда только приходили убийственные распоряжения: «…если адмирал желает, он может быть вывезен союзниками под охраной чехов в одном вагоне. Вывоз конвоя невозможен. Поезд с золотым запасом должен быть задержан».

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: «Адмирал глубоко потрясен новым ударом со стороны союзного командования, его телеграмма союзному штабу передана не была… — свидетельствует капитан В. Орехов. — Видевшие адмирала на другое утро заметили, что за одну ночь он совершенно поседел».

На все требования адмирала связать его с востоком чехословацкий комендант станции отвечал, что телеграф прерван повстанцами.

— Ну что ж, — сказал адмирал, — у меня хватит сил расчистить дорогу самому.

В его эшелоне следовали полторы тысячи самых надежных бойцов. Но едва он заговорил о своем замысле, как чехи категорически воспротивились, угрожая поддержать повстанцев огнем.

Выход из тупиковой ситуации подсказала телеграмма генерала Жанена. Главнокомандующий союзными войсками в Сибири настаивал на том, чтобы Колчак передал вагоны с золотым запасом под охрану чехам, а сам следовал в эшелоне 8-го чехословацкого полка в пульмане, над которым в знак его дипломатической неприкосновенности были подняты флаги Англии, Франции, США, Японии и Чехословакии. Колчак принял предложение, хотя и предчувствовал недоброе. Он говорил об этом своим спутникам, и начальник охраны предлагал ему бежать в Монголию, благо монгольские степи не за горами. Но начальник охраны забыл, что имеет дело с моряком. Командир последним сходит с тонущего корабля. А иногда и вовсе погружается с ним в пучину навсегда, вцепившись в поручни мостика.

Адмирал Колчак выбрал последний исход.

Семь недель провели они вместе на этом самом скорбном, самом бесславном пути в его жизни — от Омска до Иркутска. Современный поезд проходит это расстояние меньше, чем за двое суток. Тогда же, в позднюю осень, а затем зиму 1919 года, на преодоление по забитому эшелонами Транссибу этого пространства, с чудовищными простоями на каждой станции, с постоянно меняемыми паровозами и прочими препонами поезду Верховного правителя понадобилось семь недель.

Все эти черные дни Анна была рядом — в одном купе, все больше и больше — по мере приближения к Иркутску — походившем на камеру.

Анна — единственная душа из всего здешнего окружения, которая была свидетельницей его взлета, которая видела и помнила его сына и его Софью, его друзей, которая знала о нем во сто крат больше, чем любой из нынешних спутников адмирала[11]. Он был благодарен судьбе за то, что именно в эти дни рядом с ним была эта женщина — умная, нежная, смелая, тактичная, решительная и бесконечно преданная. С ней несравнимо легче было переносить это вагонное заточение, этот затянувшийся путь к эшафоту.

Великая Транссибирская магистраль… К сожалению, не нашлось в России писательского пера, которое смогло описать белый исход Сибири с должной точностью и драматизмом. Но это удалось сделать, как ни странно, британскому историку Питеру Флемингу. Именно он пропустил через свою душу тот давний русский кошмар:

«Уже ни один поезд не проходил на запад. Обе колеи монополизировали беглецы из Омска. Железная дорога, которая должна была служить фронту, в приоритетном порядке пропускала поезда на восток. Они двигались достаточно медленно, а часто не двигались вообще.

В жуткие