сторону, и я поддерживаю ее тело одной рукой, а другой вслепую роюсь в бардачке, и наконец мои пальцы нащупывают футляр, который, как я знал, она хранила там.

Я вытаскиваю его и открываю, доставая ее эпинефрин. Я снимаю колпачок ртом и выплевываю его, а затем втыкаю иглу прямо в ее бедро.

Я держу ее прижатой к коже в течение пяти секунд, мои глаза дико блуждают по ее лицу в поисках каких-либо признаков жизни.

Но ничего нет. Нет в течение долгих мгновений, возможно, самых долгих в моей жизни.

И вот наконец ее губы раздвигаются, и она делает крошечный, рваный вдох.

Мой лоб прижимается к ее лбу с облегчением, и только тогда я чувствую, что могу запустить свое сердце.

— Не пугай меня так, черт возьми. — Я дышу на ее кожу, отчаянно целуя ее лоб.

Ей все еще нужен врач, поэтому я не теряю времени. Я захлопываю дверь и обхожу машину спереди до водительской стороны.

— Пусть Рис позвонит в больницу и скажет, что мы едем, — говорю я Нере, садясь в машину.

Я лечу по дороге так, будто угнал машину, нарушив при этом как минимум десять различных правил дорожного движения, и паркуюсь перед входом в больницу, не обращая внимания на персонал, который кричит мне, чтобы я отодвинул машину.

Они уже ждут нас, когда я заношу ее внутрь. Они везут ее в отдельную палату и начинают ставить капельницы и оказывать помощь. Я приваливаюсь спиной к стене, наблюдая, как несколько врачей занимаются ее лечением, и мои ноги подкашиваются от облегчения.

— Вам нужно подождать снаружи, — говорит медсестра, положив мягкую руку мне на плечо, чтобы направить меня к двери.

— Нет.

— Сэр…

— Нет. — Я рычу, и она отступает.

Никто больше не пытается заставить меня двигаться, и меня оставляют в покое, пока я стою на страже. Только когда я вижу, что она пришла в себя, я позволяю приливу эмоций, которые я сдерживал, обрушиться на меня. Я прогибаюсь под тяжестью и силой своего страха, моя рука падает на колени.

Время, проведенное за наблюдением за работой врачей, за тем, как ее маленькое тело выглядит еще меньше в окружении огромных аппаратов и сотен проводов, делает еще более болезненным то, что было очевидно для меня уже несколько недель.

К черту деньги. К черту отказ от этой помолвки.

Она моя, и я ее оставлю.

ГЛАВА 45

Сикстайн

Когда я прихожу в себя, то лежу в уютной больничной палате, не помня, как я туда попала.

Любезная медсестра объясняет мне все по-французски: арахисовое масло, сильная аллергическая реакция, потеря сознания и Феникс, доставивший меня в больницу.

Его руки скрещены, он прислонился к противоположной стене, его темный взгляд непостижим, когда он пристально наблюдает за мной. Он позволяет медсестре говорить, но его глаза не отрываются от моих, пока она продолжает.

— В любом случае, ваш парень очень хорошо о вас позаботился. — Она говорит по-французски. — Он ввел эпинефрин, ехал сюда, как черт из табакерки, по словам многочисленных свидетелей его безрассудного вождения, а потом отказался покинуть вас.

Пока она говорит, она измеряет мои жизненные показатели, загораживая своим телом мне вид на него.

— Жених. — Он наконец-то заговорил, сделав шаг вперед и выйдя из-за спины медсестры. В его взгляде горит непоколебимая сила, когда он прижимает меня к кровати своими глазами.

Меня тревожит, что он выбрал этот момент, чтобы впервые признать нашу помолвку с кем-то другим, когда два дня назад все закончилось.

— О, как чудесно! — восклицает она. — Простите, я не знала, что вы помолвлены.

— Ничего страшного. Спасибо за все, что вы и ваша команда сделали для нее.

Я с трудом слежу за разговором, потому что меня удивляет тот факт, что он проходит на безупречном французском, на языке, которым Феникс якобы не владеет.

Они заканчивают свой обмен мнениями, и медсестра похлопывает его по плечу, направляясь к выходу.

— С каких это пор ты говоришь по-французски? — спрашиваю я, играя подолом своего свитера и избегая его взгляда.

— Давно.

— Когда?

— До средней школы.

Я снова встречаю его взгляд, ищущий.

— Для чего?

— Может быть, я надеялся, что когда-нибудь мне это понадобится. — Он отвечает неопределенно. Я отвожу взгляд, и он тихо добавляет.

— На случай, если моя жена окажется француженкой, например.

Мой взгляд снова встречается с его взглядом, и мой рот открывается.

— Хорошо, мадемуазель Телье, — говорит доктор, входя в комнату. — Вы хорошо отреагировали на эпинефрин и кортизон, поэтому я вас сейчас выпишу. Я также выпишу вам рецепт на антигистаминные препараты и альбутерол. Я хочу, чтобы вы использовали их, если у вас возникнут проблемы с дыханием, понятно? — я киваю, она расписывается в блокноте, затем отрывает лист и протягивает его мне. — В остальном все в порядке. Вам повезло, что ваш жених так быстро отреагировал и оказал вам помощь, к завтрашнему дню вы должны быть в полном порядке. У вас есть ко мне вопросы?

Я качаю головой, и она помогает мне сесть в инвалидное кресло. Я пытаюсь сопротивляться, но она говорит мне, что это положено по протоколу. Она передает меня Фениксу и позволяет ему довезти меня до приемного покоя, где я должна подписать бумаги о выписке, а затем выйти на улицу.

Неловкость, которую я испытываю, едва ли не сильнее удушья, чем анафилаксия. Я не хочу заставлять его быть здесь, когда он решил все закончить.

От одной мысли об этом эмоции застревают у меня в горле. Мне нужно увеличить расстояние между нами, пока я не начала плакать.

Я пытаюсь встать, но мои ноги немного дрожат.

— Спасибо, что спас мне жизнь, — говорю я ему.

Слова едва успевают вырваться из моего рта, как он кладет руку мне на плечо и толкает меня обратно в кресло-каталку.

— Сиди, мать твою, — рычит он, направляя кресло по пандусу к моей машине.

— Я могу сама доехать до дома, спасибо. Тебе не обязательно оставаться, — вежливо говорю я. — Три месяца назад ты, возможно, даже не воспользовался бы эпипеном.

Он напрягается и замирает, открывая пассажирскую дверь. Его спина напрягается, когда он поворачивается ко мне лицом. Капля дождя попадает ему на лицо и скатывается по щеке, пока он смотрит на меня бездонными глазами.

— Ты даже не представляешь, как ты ошибаешься, — он говорит, качая головой.

— Если ты думаешь, что я позволю тебе бросить меня вот так, то ты меня совсем не знаешь, дикарка.

Слова из ниоткуда проникают в мое сознание, словно невидимые чернила под теплым