Какая-то понурая мадам, типа издательница, дрожащим голосом рассказывала о противоречии, с которым она живет долгие годы:

— Гламур, — вещала тетка, — это пространство, в котором не стареют, не болеют и живут вечно! Тогда как в жизни все по-другому. Находясь в гламуре, я каждый день бегаю на тренажерах (мне это нравится), стараюсь минимизировать посещение вечеринок (это мне не нравится) и стараюсь делать прививку стволовых и мозговых клеток миру глянца. Я стала чаще думать о Боге, — (тетка заводит глаза к потолку), - о милосердии, о благотворительности!

— Такова наша судьба, — вторила ей Смирнова. — Судьба интеллигенции в России.

Камера взяла ее крупнее, выхватив неестественно бледное лицо, на котором мерцали глаза, исполненные тоски. Этот план делал ее похожей на фарфоровую гэдээровскую куклу, которая вынуждена состариться в России.

— Ага, интеллигенция, бля, — сказал мужик за соседним столиком. — Сначала пишем отвратительные сценарии для жутких фильмов с названием «Глянец», а потом раскаиваемся в прямом эфире.

Я нетрезво оглядел мужика. Твидовый пиджак, серые брюки из плотной ткани, очки — издатель, хорошо оплачиваемый журналист либо режиссер.

— Прошу прощения, — сказал он, заметив, что я смотрю на него.

— Все окей, — усмехнулся я.

— Да просто надоело это лицемерие. Можно, я переключу?

— Пожалуйста, — я пожал плечами.

Мужчина взял пульт и ткнул на «Муз-ТВ». Там шел рассказ о благотворительности, а в качестве примера демонстрировалась Анжелина Джоли, которая с привычно скорбным и жертвенным лицом собирает деньги для негритят, жертв военных конфликтов. Анжелина вещала про свою буйную молодость, про многие поступки, о каких она жалеет и теперь старается оградить других. Актриса сидела перед сотней телекамер, держа одной рукой микрофон, а другой — негритенка.

— Да у нас сегодня международный день раскаяний и покаяний! — не унимался мужик.

— Вам не нравится благотворительность? — зачем-то спросил я.

— Мне? — Мужик поправил очки. Он тоже крепко выпил. — Я ничего не имею против благотворительности. Более того, считаю ее достойной всяческого уважения, особенно когда люди помогают не бездомным собакам, следуя тренду, а другим людям. Меня интересует другое.

— И что же?

— Почему сначала надо убиваться кокаином, страдать от обезвоживания на фоне МДМА, лупить «джойнты» в таких количествах, что людям кажется, что у тебя силиконовые глаза, а не губы?! Зачем сначала попадать во все глосси, сниматься в каких угодно позах, лишь бы продемонстрировать тату «Билли Боб»? — мужик входил в раж. Проблематика раскаяния явно была ему близкой. — Зачем сначала идти работать главредом глянцевого журнала, а потом приниматься рассуждать о нравственности и о том, что ты «стала чаще думать о Боге, милосердии»? Вот скажите, молодой человек, зачем?

— Может, они искренне раскаиваются? — предположил я.

— Вы считаете, что без бурного прошлого невозможно постичь истинное целомудрие, прийти к участию в чужой судьбе?

— Ну, типа, познай себя, — заметил я довольно глупо.

— И зачем же это познание себя? Только для того, чтобы потом сидеть на очередном черити форуме и дрожать дряблой жабой, не забывая вовремя грустнеть глазами на двадцать две камеры? — Мужик саданул стакан водки. Потом налил еще, отставил в сторону и проницательно посмотрел на меня. — Вам не кажется, что все это выглядит настолько хорошо сыгранным, что непонятно, отчего ей печальнее — от мысли о бедных африканских детях, или оттого, что молодость убегает, как японский хайспид трейн?

— Вообще-то да. — Я поднял глаза на экран, чтобы оценить Джоли, но ее больше не показывали. — Вообще-то похоже. Знаете, сейчас все подчинено правилам селф-пиара. — Данное замечание показалось мне весьма глубоким.

— Селф-пиар? Возможно. — Мужик достал сигарету и стал постукивать фильтром о поверхность стола. — А, может, это просто ощущение возраста? Залупа старости, монотонно стучащая в лобковую кость? Страх перед новой вечеринкой, которая вот-вот начнется? На которой не будет папарацци, десятка камер, главных редакторов глянцевых журналов, дилеров и селебритиз? Вечеринка, перед которой хочется переодеться в чистое?

— Вы имеете в виду смерть? — осторожно спросил я.

— Скажите, вы часто жалеете о своем прошлом? — ответил он вопросом на вопрос.

— Жалею, — честно ответил я. — Вот в данный момент сижу и жалею…

— Знаете, что я вам скажу? — мужик закурил.

— У нас не курят! — окликнул его бармен.

— Извините! — Он поспешно затушил сигарету о блюдце, потом встал, наклонился ко мне и начал шептать: — Я вам скажу: никогда не жалейте о том, что делали. Лучше от этого вы все равно не станете. Хуже — тем более. Все было так, как оно было, и прежними нам не стать, даже если напишем три тома автобиографии, кастрировавшей прошлые пороки. Я думаю, что там, куда мы идем, важно что-то другое. И никакими ниггерочками не занавесить прошлые дела. Равно как и лишний джойнт не всегда означает автоматический замок на дверях рая.

— На дверях рая? — Я даже отшатнулся. — Почему именно рая?

— Просто потому, что я бухой, — ответил он, улыбнувшись. — Простите, если обидел. Удачи!

Он вышел из ресторана, совершенно ошарашив меня. Допив коньяк, я еще немного посмотрел телевизор, но поймал себя на мысли, что мне неуютно тут одному. Пойти на поиски этого мужика? Все ему рассказать? Может, посоветует, как дальше? Хотя что тут советовать? Он ведь сказал что хотел.

Я вернулся в свой вагон, прислонился виском к стене и задремал. Но прежде чем уснуть, я успел подумать о том, что пора прекращать пить в поездах, разговаривать с незнакомыми людьми, а главное — перестать жрать себя поедом. В конце концов, виноваты в этой истории все. И я, и они. Рита и Лена всячески поддерживали мои игры, более того — они их очень занимали, ведь у каждой наличествовал свой интерес. Лена хотела замуж и в Америку, и непонятно, чего больше, Рита хотела спать с клубным промоутером и выпендриваться перед подругами. Катя хотела олигарха. Все получили то, во что играли, — ведь игру придумали мы все. А у придуманных игр всегда какие-то косяки с финалом. Я медленно проваливался в сон. Последнее, что помнится отчетливо, — лица Риты и Лены, вытесанные из мрамора наподобие древнеримских или древнегреческих богинь. Правда, от богинь их отличали заметные кровоподтеки, слишком натуральные для мраморных лиц…

Проснувшись, я посмотрел на часы. Судя по времени, до Питера оставалось ехать час десять. Курить больше не хотелось, пить — тем более. Хотелось побыстрее оказаться на месте. Откинувшись в кресле, я начал смотреть «Место встречи изменить нельзя», как вдруг, когда пошел эпизод, где в Большом театре принимают с шубой подельницу Пети Ручечника, раздался хлопок.

Передняя часть вагона резко просела, послышался гулкий скрежет и шкрябанье, словно по щебню или песку возят листом железа. В глазах сидящей передо мной девчонки отразился не испуг, а скорее вопрос… Интересно, что в этот момент выражало мое лицо? Меня медленно, словно в невесомости, оторвало от сиденья и потащило вперед. Я инстинктивно попытался защититься, выставив руки и ноги перед собой. Вагон сильно трясло, он качался из стороны в сторону, затем резко остановился и стал медленно переворачиваться. «Все», — пронеслось в голове, когда, перевернувшись в воздухе через голову, я приземлился у противоположной стены и потолка…