Ты забыла все, чему Меткий Выстрел тебя учил. Ты проиграла так же глупо, как когда-то Эйриш, но я не тронул тебя, после того как ты рухнула навзничь. Я стоял, придавив тебя ногой к земле, и глядел, как лихорадочно небо плещется в твоих расширенных глазах. Ты задыхалась, губы и нос были разбиты, окровавленные волосы облепили лицо, и, кажется, впервые ты плакала ― впрочем, то был Сезон Дождей, и дождь мог меня обмануть.

– Я тебя ненавижу!

Не крик, а хрип. Я рассмеялся, склоняясь ниже. И тогда меня ударили в спину: это Вайю Черная Орхидея пришел на помощь ученице. Он оказался слишком близко для выстрела и бил ножом, поэтому, едва сталь впилась выше лопаток, я развернулся и схватил его за горло. Он уже не был так юн, цветки в волосах распустились все. Я не ощутил их запаха: он меня не боялся, похвально, но глупо. Когда я поднял его над землей, он улыбнулся, и я знал: сейчас ты отползаешь в сторону, а может, уже ищешь в траве меч. Вокруг не прекращался бой. У вас не было шанса выбраться из-за стены сомкнувшихся Исполинов, вы как всегда попались в ловушку. Но я, взмыв вместе с хрипящим, теряющим сознание Метким Выстрелом, велел своим людям:

– Назад!

Я впервые отступил сам. Это могло бы воодушевить повстанцев, но, видя, кого я пленил, преследовать меня почти не решились: лишь молодой волк с монетой на шее метнулся наперерез. Я отшвырнул его порывом ветра и снова опустился ― ближе к тебе, уже окруженной сворой, так, чтобы ты видела: твой учитель пока дышит.

– Приходи договариваться, Жанна. Я буду ждать.

Исполины освободили путь. Я оставил тебя под дождем, непрерывным в эту часть местного года. Я чувствовал: ты смотришь вслед. И слышал твое «ненавижу» в своей голове.

Слышал куда лучше, чем ощущал нож, всаженный в спину по самую рукоять.

-pay-mami-

Ты так и явилась ― окровавленная, в грязном облачении. Миновав часовых, ты остановилась перед замком, и с балкона центральной залы я увидел, как ты запрокинула к небу голову. Может, ты надеялась, что ливень даст тебе благословение, но он не мог даже омыть твое лицо. Ты дрожала. Вода вокруг сбитых ног становилась багровой, разносилась по мостовой.

К тебе не приблизились, помня приказ о твоей неприкосновенности. Ты не двигалась, будто ждала чего-то; наконец я понял: действительно ждешь, в последнем возможном упрямстве. Меня. И вскоре я вышел навстречу, чтобы сказать:

– Другого решения я и не ждал. Поднимайся.

Ты открыла глаза, молча шагнула вперед, и вскоре мы вступили под темные своды. В сумраке, среди сквозняков, тебе, наверное, стало еще холоднее, но ты только расправила плечи и отвела со лба мокрые волосы. Жалкая как никогда, увиденная в таком облике множеством моих людей, безоружная, ― но ты держалась. Голос прозвучал ровно:

– Где Вайю? Где прочие?

– В подземельях. ― Слушая наши гулкие шаги, я не поворачивал головы. ― Для меня все повстанцы одинаковы, не вижу смысла держать их в разных тюрьмах.

– Я хочу в этом увериться.

– Придется поверить на слово. Знаешь ли, я был слишком занят ножом в своей спине, чтобы успеть кого-нибудь убить. Располагайся.

Я открыл дверь ― ту, за которой пылал камин, а о последнем разговоре напоминала копоть на потолке. В зале было тепло, на столе стояли вино и кубки. Ты посмотрела на них, как любой человек, промерзший под ливнем и уставший, но ничего не попросила. Лишь то, как ты опустилась на подушку поближе к решетке, как исподволь потянула ладони к пламени, выдало: ты упала бы и, возможно, лишилась чувств, не наблюдай я так пристально. Я приблизился. Ты отвернулась, уже открыто пытаясь отогреть окоченелые пальцы.

– Я ничего не узнала о той твоей лжи. Но я все время думаю о ней.

Ты не найдешь ни подтверждений, ни опровержений: все помнящие то время мертвы. И даже когда они были живы, мне не верил никто. Кроме, может быть, Звезд?.. Ведь я не солгал: я не обрушивал молнию на Элиэна. Лишь взяв чашу, я обнаружил на дне знакомые крупицы и понял, чего избежал. У меня и прежде были враги. Но никогда Лис, и Койот, и Паук, и Серая Ящерица, и никто из тех, кому мы возносим молитвы, не защищали мою жизнь.

– Незачем впустую думать о лжи. ― Я усмехнулся, садясь на соседнюю подушку. ― Не это ли сделало тебя таким скверным воином?

Ты обернулась. Я был слишком близко, обычно мы говорили, разделенные пространством стола. Глаза сверкнули, но ты осталась на месте и скрестила руки так, будто стальная чешуя и промокшая одежда могли согреть лучше огня.

– За это время произошло много дурного, впрочем, неважно. Важнее, что я вернулась, и что тут же ты сбежал, не окончив боя. Ты никогда так не уходил.

– Что ж. ― Я тихо рассмеялся. ― Твои люди могут считать даже, что я испугался. Обманувшийся враг ― враг почти побежденный.

– Ты не победишь.

Не злой вызов. Не крик: «Победим мы». Тусклый шепот: «Война вечна». И я не рассмеялся во второй раз, а, налив вина, протянул один кубок тебе. Ты приняла его, но едва пригубила. Вино тут же окрасилось багрянцем крови. Было ясно: твой путь на Ту Сторону не будет простым. Такие, как ты, не возвращаются с прогулок с разбитыми губами, и эти увечья труднее спрятать, чем стертые ноги. Я никогда не думал, почему в бою ты бережешь лицо, точнее, бездумно объяснял это твоей женской природой. И я ударил тебя сегодня не раз, силясь видеть лишь воина, и все равно в последний миг, когда ты рухнула, снова увидел…

– Что ты требуешь за жизнь Вайю Меткого Выстрела? ― Ты оборвала мои мысли.

– Прочие тебя не тревожат? ― не преминул уточнить я с легкой издевкой.

Черная Орхидея тебе дороже других, так мне казалось. Может, раньше ты даже любила его, как нередко ученики влюбляются в учителей. А если и нет, мне нравилось раздраженное смущение в твоем взгляде.

– Меня тревожат все. Просто мой долг перед ним особенно велик.

– Похвально помнить старые долги. А вот помнить новый тебе не придется, его можно отдать прямо сейчас.

– Что ты имеешь в виду, Злое Сердце?

Ты по-прежнему сидела, сгорбившись, спиной к огню. Быстро, скрывая дрожь в руках, вернула на стол кубок. Ты знала, что я злюсь, знала, что я тоже не забыл последнюю нашу встречу и не забуду нож, всаженный в меня тем, кого ты пришла спасать. И едва ли ты могла не понимать, что цена его жизни будет иной.

– Однажды я сказал, что собираю необычные трофеи, Жанна. Те, с которыми переходят грань. Граней много, и особенно они остры, когда ты молод. Последняя колыбельная, последняя игрушка, первая охота, первая кровь…

Я наклонился чуть ближе. Ты не отшатнулась, но слабо выдохнула:

– Я не…

– Если не хочешь, чтобы с головы твоего учителя срезали цветки, ты отдашь мне свой первый поцелуй. Я знаю… ни в том мире, ни в этом он никому еще не принадлежит.