– Я должен быть с моим племенем. Но когда танцевать у костров останутся только молодые, я вернусь. Надеюсь, что встречу тебя здесь. Если нет…

Ты наконец освободилась. Ты неотрывно глядела на меня и сжимала правой рукой трясущееся запястье левой.

– Она погибнет. Можешь не оканчивать таких простых истин. Я поняла тебя. Я приду.

Миг ― ты взмыла и стремительно скрылась за башнями. Движение ― я шагнул навстречу своим людям, улыбаясь или кивая всем, чей взгляд встречал. Звук ― барабаны запели так, что зов уже невозможно было не слышать. Но я не слышал почти ничего.

***

Я не слышу ничего и теперь ― в комнате, где увядают тлеющие цветы. Ты здесь, со мной, обнимаешь ослабшей рукой и не можешь поднять голову. Я целую тебя в висок. Шепчу имя, которое стал произносить вместо другого не так давно.

– Джейн…

Несколько шагов ― просто отступить от Саркофага, невыносимы даже падающие длинные тени. Несколько шагов ― подгибаются твои ноги, и, подхватив, я скоро опускаю тебя на край постели, все еще держа за плечи, прижимая к себе.

– Ты вернулась. Слава богам.

Бледная, почти бесплотная, неуловимо похожая на образ с ваших старых полотен, на женщин, истерзанных за веру в Человека с креста. Я целую твои губы, осторожно приподняв ладонями лицо; ты отвечаешь, но это бессильный, угасающий поцелуй. Ты еще слишком далеко; безнадежная даль в каждом касании дрожащих пальцев к волосам и скулам. Ты ― слепая, прозревающая заново, но забывшая, как глядеть. Ресницы опущены, лишь иногда под ними вздрагивает свет ― свет жизни, не похожий на сияние Разумных Звезд за облаками.

Я выведу тебя назад, Джейн. Выведу. И не оглянусь там, где оглянулся Орфей.

Ты разучилась даже дышать, ― так слабо вздымается грудь. Я хочу отдать тебе свое дыхание и забрать боль, от которой не укрыл. Но все, что я могу, ― держать тебя в объятьях, и касаться губами губ, и заклинать: «Все пройдет, все предначертано, и я с тобой». Запах цветов Той Стороны окутывает нас, как когда-то ― запахи дождя и крови. И позже ― запахи костров.

-pul-mami-

Она вплелась нам в волосы ― тяжелая дымная ночь. Ты тоже была все это время где-то здесь, на площадях, слушала песни и молитвы, возможно, искала знамений или смирялась с неотвратимым. Ты не переменила наряда, хотя почему-то я ждал увидеть тебя в одеянии Той Стороны. Но я видел ту же стальную чешую и ту же обреченную решимость. Исчез лишь белый плащ, последнее, что ты не пожелала марать.

– Идем.

– Как тихо…

– Здесь сейчас никого.

Замок Форта всегда полупуст: со мной, в других башнях, живут лишь лучшие из Круга Братьев, немногие воины и те, кто в услужении. Сейчас не осталось и их: всех увлекли прочь улицы, танцы, разговоры. Кто-то рассказывал у костров истории; кто-то, потеряв рассудок от вина, совершал ошибки; кто-то благодарил судьбу за пройденный обряд, а кто-то ― примкнувшие к нам жители краев мира ― наконец понимал нашу суть. Но все это далеко, в зеленом сумраке под облачным небом, за высокими дверями. Я забыл свой народ. Я не хотел дожидаться с ним рассвета.

Ты шла безмолвно ― через холл, лестницу, коридоры, пронизанные сквозняками. Мы миновали залу, где когда-то разжигали трубку и грелись у очага; миновали комнаты, где ты не бывала раньше, ― расписанные жизнями первых обитателей башен. Ты глядела на них, но, кажется, не видела: ни старинной мебели, ни удивительных нарядов, ни церемониалов, ни даже Звездных Правителей, хотя золотые и серебряные нимбы их, так и не выцветшие от времени, сияли в темноте. Потом ты вовсе опустила глаза и не поднимала, пока я вел тебя уже через собственные покои ― пустые, бессчетные, ненужные. Лишь в последней комнате очнулась, огляделась, когда, вспыхнув по моему взмаху, каминный огонь выхватил очертания предметов. Высокий стол, стеллажи со множеством книг, что ты некогда приносила. И широкая кровать под пологом.

Ты снова ничего не сказала, лишь горько усмехнулась и прошла вперед. Нервное движение ― отстегнула часть доспеха, скрывавшую горло, и с глухим лязгом бросила это подобие удавки на стол. Глубоко вздохнула.

Остановилась. Обернулась.

– Чего же ты ждешь? ― Голос звенел, обрывался.

Я продолжал стоять в дверях, не приближаясь, как в оцепенении.

– Вина?..

Ты покачала головой, потом кивнула и обхватила себя руками за плечи. Чешуйчатая полоска, скалясь металлом, блестела на столе, блестели твои глаза. Я вышел и вскоре вернулся, наполнил два кубка из полупустого кувшина и лишь тогда шагнул навстречу. Ты не отступила. Приняла вино из моих рук. Осушила кубок, в то время как я лишь пригубил свой. Тихий стук ― поставила древнюю чашу на стол, я повторил это движение. В горле было сухо, но пить больше не хотелось.

– Не мучай меня.

Ты прошептала это, когда я опустился подле твоих ног и осторожно освободил их от грубых тканых обмоток. Сделала нетвердый шаг назад, еще два и села на постель. Ты не сводила с меня взгляда, пока я не приблизился, а потом все же сдалась: закрыла глаза, сильно свела обнаженные острые колени и, скрестив руки, обняла себя за плечи. Я не решился тронуть этот зыбкий доспех стыда и ужаса. Присев рядом, я коснулся только твоего лица, завел падающую прядь за ухо, но ты вздрогнула, будто мои пальцы оставили клеймо. Может, милосерднее было добавить в вино соцветия дубоизии, делающие упрямца безвольным, а умирающего ― покорным судьбе. Но с таким милосердием пришла бы и агония очередной лжи.

– Как ты боишься меня… Я не думал, что увижу так близко твой страх. Даже когда буду убивать тебя.

Задрожали твои ресницы, и тени от них на бледном лице, и темный мир вокруг.

– Ты сбежала. Ты столько пряталась от меня за другими. Ты изменилась…

Кончиками пальцев ― по твоему подбородку, шее. Страх бился там, в жилах, вливался в мой пульс. Затаенная, не изжитая ярость вторила: крепче, сдавить, до хрипа. Не слышать, не слышать… я не желал слышать ее. Только тебя.

– Скажи правду, Жанна.

Ты опустила руки. Остался лишь один доспех, за которым ты еще силилась спрятаться.

– Скажи правду, Джейн. ― Коснувшись лбом холодного лба, я искал одного: твоего взгляда. ― Скажи, и я не трону тебя против воли. Обещаю. Я…

Ты открыла глаза ― сумеречное зеленое небо посмотрело на меня. Оно медленно полнилось чернотой, которую я уже видел единожды, во время Дождей. Вздох.

– Я не боюсь тебя. ― Голос был едва различим, но из него исчезла дрожь.

Снова ложь. И для нее я еще недостаточно ослеп.

– Не боюсь давно.

Вздох. Ты опустила веки на один тяжелый миг. Я по-прежнему касался тебя, слышал стук твоей крови, понимал: в любое мгновение рассудок может меня предать. Твое дыхание, запахи вина и дыма ― слишком близко, слишком долго. Слова «Не мучай меня» повторил внутри мой собственный голос, и каждое вонзилось в плоть, каждое ― в одно и то же место, каждое ― в зажившую рану над левой лопаткой.