В коридоре заводят граммофон, обрывки мелодии разрывают тишину. Что-то с грохотом падает, музыка, взвизгнув, обрывается, приглушенные голоса переругиваются.

Мы стояли в саду, под окнами бальной залы. Миллисент погрузилась в печальные воспоминания. Мы говорили о прошлом: как она еще ребенком приезжала в Блэкхит, как потом привозила сюда своих отпрысков. Никто из них не оправдал ее ожиданий. А потом она рассердилась на меня. Увидела, что я смотрю в окно на Эвелину, и приняла мою тревогу за похотливый зуд.

«Тебя всегда тянет к самым беззащитным, – сказала она. – К самым кротким, к тем, кто не…»

А потом она что-то увидела и забыла, что хотела сказать.

Крепко зажмуриваюсь, стараюсь вспомнить, что бы это могло быть.

Кто еще был с Эвелиной?

А через миг я стремглав бегу по коридору в галерею.

Галерею освещает одинокая керосиновая лампа на стене, хлипкое пламя не разгоняет, а сгущает тени. Снимаю лампу с крюка, подношу к фамильным портретам, внимательно разглядываю каждый.

Блэкхит обступает меня со всех сторон, скукоживается, как паук, обожженный пламенем свечи.

Через несколько часов Миллисент Дарби увидит в бальной зале то, из-за чего, оставив сына в саду, поднимется в галерею, где, укутанная в шали и подозрения, увидит среди старинных картин новые портреты кисти Голда. Обычно, в сотнях других витков, она не обращает на них внимания. Но не в этот раз. Сейчас прошлое пожмет ей руку.

А воспоминание ее убьет.

55

Утро, двенадцать минут восьмого. В вестибюле беспорядок. Пол усыпан осколками разбитых графинов, портреты на стенах перекошены, лица давно ушедших предков усыпаны напомаженными поцелуями. Галстуки-бабочки свисают с люстры, будто летучие мыши. Посреди вестибюля стоит Анна, босая, в белой ночной сорочке, задумчиво разглядывает руки, будто они скрывают какую-то тайну.

Анна замечает меня не сразу, и несколько секунд я смотрю на нее, пытаясь сопоставить мою Анну с Аннабеллой Колкер из рассказов Чумного Лекаря. Интересно, слышит ли она сейчас голос Аннабеллы. Может быть, она воспринимает его так же, как я в первый раз воспринял голос Айдена Слоуна – как нечто далекое, чуждое, отстраненное, но в то же время являющееся неотъемлемой частью тебя.

Стыдно признать, но я больше не доверяю Анне. Хотя еще недавно я горячо убеждал Чумного Лекаря в ее невиновности, теперь я смотрю на нее с подозрением, опасаясь, что в ней еще кроется чудовище, погубившее мою сестру.

«Аннабелла Колкер умерла. Помогите Анне».

– Анна, – тихонько окликаю я, внезапно смущенный своим видом.

Проведя все утро в лауданумовом угаре, Голд пару раз плеснул в лицо холодной водой и этим ограничился. Бог знает как я сейчас выгляжу. И чем от меня воняет.

Вздрогнув, она смотрит на меня, спрашивает:

– Мы знакомы?

– В некотором роде. Вот, возьмите. Это поможет вам вспомнить.

Я швыряю ей шахматную фигуру. Анна ловит ее одной рукой, кладет на ладонь, разглядывает. Лицо озаряется узнаванием.

Неожиданно она подбегает ко мне, обнимает, орошает слезами рубаху.

– Айден, – глухо шепчет она, прижимая губы к моей груди, – я помню… помню.

От Анны пахнет молочным мылом и хлоркой, пряди волос щекочут мои небритые щеки.

Внезапно она размыкает руки, отшатывается.

Отталкивает меня, хватает с пола осколок стекла. Ее рука дрожит.

– Вы меня убили! – восклицает она, до крови сжимая битое стекло.

– Да, – говорю я, готовый обвинить ее в убийстве моей сестры.

«Аннабелла Колкер умерла».

– И раскаиваюсь в этом, – продолжаю я, сунув руки в карманы. – Честное слово, этого больше не случится.

Она недоуменно моргает.

– Я теперь другой. То, что вы помните, случилось в другой жизни. Я допустил ошибки, которые с тех пор стараюсь больше не допускать. По-моему, из-за вас.

Я делаю шаг к ней.

– Не подходите… – Она наставляет на меня осколок стекла. – Нет. Я помню. Я знаю.

– Есть правила. Эвелину Хардкасл хотят убить, но мы ее спасем. Я придумал, как нам отсюда выбраться. Вдвоем.

– Это невозможно. Это запрещено, – настаивает она. – Такое правило.

– Как бы то ни было, мы с вами освободимся. Поверьте мне.

– Не могу. – Она мотает головой, смахивает слезинку со щеки. – Вы меня убили. Я помню. Застрелили. Я так обрадовалась, когда вас увидела, Айден. Думала, что наконец-то мы отсюда выберемся. Вы и я, вместе.

– Так и будет.

– Но вы меня убили!

– И не в первый раз, – вздыхаю я. – Мы причинили друг другу много зла, и нам это дорого обошлось. Клянусь, я вас больше никогда не предам. Доверьтесь мне, Анна! Вы мне уже доверялись, только вы этого не помните.

Я примирительно поднимаю руки, медленно подхожу к лестнице. Сгребаю остатки разбитых стаканов и россыпь конфетти, сажусь на красный ковер. На меня тяжелым грузом наваливаются все те, в кого я воплощался, их воспоминания теснятся в моем уме, мне с трудом удается их обуздать. Ясно, как в то самое утро, когда это случилось…

«Сейчас то самое утро, когда это случилось».

…Вспоминаю разговор испуганного Белла с не менее испуганным дворецким у парадного входа. Ноют пальцы, сжимающие набалдашник трости, когда Рейвенкорт, тяжело переваливаясь, бредет в библиотеку незадолго до того, как Джим Раштон выносит из особняка мешок похищенных наркотиков. Слышу легкие шаги Дональда Дэвиса, который выбегает из дома после первой встречи с Чумным Лекарем, смех приятелей молчаливого Эдварда Дэнса.

Столько воспоминаний, столько тайн, столько гнетущих забот. Невыносимая тяжесть каждой жизни. Как люди справляются?

– Что с вами? – спрашивает Анна, подходя поближе. – Вам дурно?

– У меня в голове восемь человек… – Я постукиваю себя по виску.

– Восемь?

– И восемь версий сегодняшнего дня, – добавляю я. – Всякий раз, просыпаясь, я воплощаюсь в одного из гостей. Вот это – мое последнее воплощение. Если сегодня я не найду убийцу, то завтра все начнется сначала.

– Не может быть… Правила не позволяют. Убийство нужно раскрыть за один день. И в одном обличье. А вы… Нет, здесь что-то не так.

– Правила меня не касаются.

– Почему?

– Потому что я здесь по своей воле. – Я тру усталые глаза. – Я пришел ради вас.

– Вы пытаетесь меня спасти? – изумленно спрашивает она, опустив руку с зажатым в ней осколком.

– Да.

– Но вы меня убили!

– У меня не очень хорошо получается.

Что-то в моем тоне или в моей позе убеждает Анну. Она роняет осколок на пол, садится рядом со мной. Я чувствую ее тепло, ее прикосновение. Единственное осязаемое присутствие в этом мире эха и отражений.