Нет. Труднее всего научиться смотреть на мир иными глазами. В детстве наше видение мира формируется само собой, без нашего ведения: доводилось ли тебе когда-нибудь встречать доминуса, который думает, как рабы, или наоборот? Это невозможно. Но благодаря Сулле и Никомеду я, могущественный Цезарь, могу понять людей, преследуемых властью, и рабов, последнюю крысу, которая спасается бегством, и последнего проститута. И поэтому я лучше и способнее Помпея, который мыслит только как Помпей и умрет, так и не покинув клетку, в которую заключен его дух. А я, в отличие от него, умею думать, как лев и крыса, и поэтому всегда добьюсь победы над ним. А теперь скажи мне: там, в подземном царстве, этот твой Нестедум, который так яростно тебя ненавидит, поспособствовал переменам в твоей душе? Ты перестал смотреть на мир глазами патриция и видишь его теперь с другой точки зрения?

– Да, – согласился я. – Безусловно.

– Тогда ты должен быть безгранично благодарен Нестедуму за годы страданий в недрах земли.

Я не знал, что ему на это ответить, а у него уже был заготовлен новый вопрос:

– Ты мог бы начать переговоры с Либертусом?

– Думаю, что да.

– Прекрасно. Тогда передай ему мое послание: если он присоединится к нам, Сенат обязуется выплатить ему десять миллионов сестерциев и помиловать всех его людей. Тебе довелось жить в обоих мирах, быть рабом и оптиматом, и если кто-нибудь может убедить Либертуса, то это ты.

* * *

Величие человека, истинное величие, дорогая Прозерпина, определяется его способностью возвышать людей, окружающих его. В этом и заключалась разница между Помпеем и Цезарем. Помпей обладал огромной властью и проявлял ее, подавляя всех, кто занимал более низкое положение в обществе; Цезарь же, напротив, их вдохновлял.

Я вышел из Сената окрыленным и в тот же день отправился в путь, чтобы исполнить данное мне поручение. (Отцу я ничего не сказал. Он все еще сердился и не желал со мной разговаривать, что позволило мне уехать, ничего ему не объясняя.) Деметрий приготовил мне коня, дорожную сумку и тунику с капюшоном.

Добраться до Либертуса не стоило большого труда. Всем было известно, что его лагерь располагается на равнинах у подножия Везувия. Пришпоривая коня, я скакал на юг, и через несколько дней близость войска рабов стала для меня очевидной: вокруг простирались сожженные поля, разграбленные фермы и даже покинутые городки и поселки. С точки зрения гражданина Рима это запустение доказывало, что армия Либертуса подобна саранче, но, вероятно, прежде трудившиеся на полях рабы, которым удалось бежать от кнутов своих доминусов и присоединиться к войску Либертуса, смотрели на это по-другому.

И вот однажды, когда я обогнул особенно крутой поворот, часовые армии рабов приказали мне остановиться. По правде говоря, их вид внушал скорее сочувствие, нежели страх: то были беглые рабы в старых кожаных доспехах, вооруженные плохо сделанными копьями. Я уже не смотрел на мир глазами патриция, но не разучился напускать на себя важный вид и говорить тоном аристократа:

– У меня послание Сената к Либертусу. Отведите меня к нему, и немедленно!

Это подействовало. Лагерь рабов располагался у самого подножия Везувия и был гораздо больше, чем думали в Риме. Я подсчитал, что там жило не меньше восьмидесяти тысяч душ, считая женщин, стариков, детей и больных. Либертусу удалось объединить под своими знаменами чуть менее тридцати тысяч настоящих бойцов. Мой отец и ему подобные называли их сбродом мятежников, недостойных и низких людей, но Цезарь смотрел на них иначе: многие из этих мужчин (и женщин, потому что в армии Либертуса они сражались на равных) уже имели опыт сражений в Утике, на Сицилии и на территории самой Италии, где ему удалось их остановить. С чисто военной точки зрения пренебрегать такими солдатами не стоило. И они были нам нужны как воздух.

Меня оставили в лагере ждать дальнейших распоряжений у одной из палаток, такой же, как все остальные, не больше и не богаче других. В этой сделанной из козьих шкур палатке вполне могли уместиться два человека. Мне вспоминается, что я подумал: «Где я мог раньше видеть такую палатку?» И ровно в тот момент, когда в памяти у меня возник ответ: «В Африке, такими палатками пользовались охотники-пунийцы», из нее появился человек – мой старый знакомый Бальтазар Палузи! Он тоже не поверил своим глазам и воскликнул:

– Марк? Марк Туллий! Это ты?!

Его охватили весьма противоречивые чувства. С одной стороны, он обрадовался встрече и хотел меня обнять в память о пережитых вместе испытаниях. Но не забудь, Прозерпина, что Бальтазар поклялся убить меня, чтобы отомстить за своего брата Адада. Я не решался обнять его из уважения к его смятению, а он не мог решить, что ему делать: то ли обнять меня, то ли заколоть.

– Говорят, что ты принес послание от Сената, – начал он. – Но почему ты явился сам, а не послал кого-нибудь? Теперь я должен тебя убить.

Рабы, которые привели меня в лагерь, напряглись.

– Может быть, Либертус рассердится, если ты убьешь меня прежде, чем я скажу ему то, что мне поручено передать.

По-моему, его совсем не огорчило предложение отсрочить мою смерть. Скорее наоборот. А я наконец смог обратиться к человеку, который в силах был ответить мне на вопрос, так жестоко мучивший меня все семь лет:

– Пожалуйста, Бальтазар Палузи, утоли мое любопытство, которое давно меня терзает: как закончилось сражение у Логовища Мантикоры?

Бальтазар не стал мне отвечать, а посмотрел на окружавшую нас толпу людей, удивленных моим появлением, и, наполнив воздухом легкие, провозгласил, положив руку мне на плечо:

– Этого человека зовут Марк Туллий, и он первым оказал сопротивление тектонам, которые сейчас наступают на Италию.

После этого он пригласил меня сесть рядом с ним у потухающего лагерного костра и начал свой рассказ.

– Тектоны выиграли битву, но победу одержали мы, – сказал Палузи. – Мои слова могут показаться противоречивыми, но это не так. Мы убили и ранили множество чудовищ. Я помню, что вся земля покрылась телами этих отвратительных бобовоголовых существ. Однако дальше держаться мы не могли. Строй наших солдат начал рассыпаться, мужчины позорно пустились в бегство. Сил сражаться с врагом у нас не оставалось; под конец, как это ни удивительно, держался только отряд женщин, которых тренировала Ситир. Они стояли твердо, сжимая в руках свои самодельные копья и направляя их на врагов, и проклинали мужчин за их бегство и желание сохранить свои жалкие жизни. Но, как они ни кричали, наше маленькое войско терпело поражение под яростным натиском тектонов.