Феодосия находилась в той редкой поре своей жизни, когда чрево ее отдыхало, не вынашивая нового человечка. И она уже начинала скучать по беременности, ставшей ее привычным и естественным состоянием. Она подумывала о том, что когда приедет Ярослав, надо будет не отпускать его от себя до тех пор, покуда не появятся признаки, что она вновь отяжелела.

Но теперь шел Великий пост, и она с удовольствием строго его соблюдала, вновь живя при гробе старшего сына, часто молясь у гробового камня. Той зимой, когда они все бежали из Новгорода от безрассудных крамольников, Феодосия уж было твердо решила просить мужа перевезти гроб с Феодором в Переяславль. Но тогда же случилось первое исцеление — одна жена новгородская, тяжко болевшая сливной коростой, сердечно помолившись у гроба Феодора Ярославича, вдруг получила избавление от недуга. Потом и другая такая же. Третьим исцелился купец, страдавший костоедою. Эти чудеса стали одной из причин общего вразумления, когда зажатые со всех сторон немцами, новгородцы взмолились о возвращении к ним Александра Ярославича. Теперь уж и никак нельзя было увозить отсюда Федю, коль он сделался чудесным залогом будущего новгородского послушания!

А все же не своей он смертью помер. Отравили его. Не зря чуяло ее сердце. Теперь, когда начались чудесные исцеления, стало ясно, что он мученическую смерть принял, что он — святой. Сейчас, читая при его гробе Евангелие, Феодосия отчетливо вспомнила, как однажды маленький Федя похвастался отцу, вернувшемуся из очередного похода: «А я тут послушный был, молитвы учил, в церкви не баловался, святой молодец был!» Вот и сбывались его детские словечки — святой он и впрямь. Не зря, будучи маленьким, так любил святую воду пить. Как-то раз сказал: «Мы святую воду пьем, пьем, а у нас в животе хра-а-амы вырастают!»

Погодите-ка, или это Саша так сказал?..

Нарожав и вырастив стольких детей, не мудрено, что Феодосия частенько путала, кто как себя проявлял, что говорил и какие совершал поступки. Вот кто, например, из них говаривал: «Пойдем в церковь — зажгнём свечки»? Она уж не помнила. То что свечки любили все зажигать, это точно. А вот кто просфорки любил и помногу их съедал? Федя? Саша? Андрюша?.. Всё-таки, кажется, Саша… Бывало, Федю накажут за шалости, а он его жалеет, тайком возьмет просфорку, обмакнет в мед и несет наказанному для утешения.

И вот теперь этот наказанный лежит в каменной раке, а утешитель — с римлянами воюет, с проклятыми немцами. Живой ли?..

Торопливо утерев набежавшие слезы, княгиня вновь принялась за чтение: «Бысть же в субботу второпервую ити Ему сквозе сеяния, и восторгаху ученицы Его класы и ядяху, стирающе руками. Нецыи же от фарисей реша им, что творите, егоже не достоит творити в субботы? И отвещав Иисус, рече к ним: ни ли сего чли есте, еже сотвори Давид, егда взалкася сам и иже с ним бяху, како вниде в дом Божий, и хлебы предложения взем, и яде, и даде и сущим с ним, ихже не достояше ясти, токмо единем иереем? И глаголаше им, яко господь есть Сын Человеческий и субботе».

Она продолжала читать, а мысли своевольно уносились к детям. Если сейчас им, мужественно противостоящим немцу, захочется скоромного, прости им, Господи, сие прегрешение. Для подкрепления сил позволь им вкусить непостной пищи! А я за них напощусь, совсем вкушать пищу перестану, на одной святой воде буду стоять. Помилуй их. Боже правый!.. Феденька, пошли братьям своим тот свой испарятель! Помнишь?..

Однажды Федя придумал смешную игру — нашел где-то в лесу причудливый корень и говорит: «Это у меня такой испарятель. Всех врагов может испарять. Всякое вредное, что есть для русского человека, испарит без остатка. Всё может испарить. Кроме Бога».

А однажды ему приснился сон про говорящую грамоту: «Матушка! Мне говорящая грамота приснилась!» — «И что же она тебе сказала, сыночек?» — «Ничего не сказала. Упала с неба — и молчит». — «Какая ж она тогда говорящая, коли молчит?» — «А на небе сильно говорила». — «Что же она на небе сказывала?» — «Не помню».

В другой раз она ему читала книгу перед сном, а ему сокрушительные слова в голову лезли… Да нет же! Это Саше! Она им обоим как-то читала перед сном книгу, а Саша ни с того ни с сего:

— Афителька!

Она продолжала читать. Он слушает, слушает, вдруг опять так громко:

— Афителька!

— Что еще за афителька такая? — удивилась Феодосия.

— Не знаю, мамочка, слово такое в голову мне лезет — «афителька».

— Потому что ты невнимательно слушаешь.

— Ну я же не виноват, что мне такие сокрушительные слова в голову лезут!

Федя сам не любил книги читать, любил слушать. А Саша наоборот — еще бывало ни одной буквы не знает, а возьмет книгу, откроет и якобы читает — то нахмурится, то удивленно вскинет брови, то улыбнется: «Ишь ты!» И так подолгу мог сидеть, изображая чтение. Потом надоест ему, подойдет и сердито спросит, указывая пальчиком в страницы книги: «Чо пысано? Мама, чо пысано?»

Помнишь, Феденька, как Саша тебя просфорками с медом утешал? Пошли же ты ему теперь утешение в битве! Ведь ты же — святой молодец. Помоги ему одолеть немцев! Помнишь, Феденька, как он однажды спросил у тебя: «Федь, а дети все хорошие?» «Все хорошие», — сказал ему ты. «А немецкие дети тоже хорошие?» — «Тоже хорошие». — «Вот бы они своих больших немцев побили!»

Или нет. Это он не Федю, а отца про немецких детей спрашивал.

— Господи, что же это я! — спохватилась Феодосия, видя, что давно уже читает Евангелие, думая совсем о другом, не о Христе Боге. Стала проникновенно продолжать чтение: «Блажени будете, егда возненавидят вас человецы, и егда разлучат вы и поносят, и пронесут имя ваше яко зло, Сына Человеческого ради. Возрадуйтеся в той день и взыграйте: се бо мзда ваша многа на небеси».

Ярослав всегда учил детей прощать врагов своих. Сначала сражаться с ними, а потом прощать их. Бывало на деревянных мечах бьются братья, один другого понарошку заколет и над поверженным непременно должен произнести: «Прости меня, брате, что пришлось мечом вразумлять тебя!» «Так и врагов своих, повергнув, прощайте», — учил Ярослав Всеволодович. Смелые они росли все — и Федя, и Саша, и Андрюша. Только Костя всегда был боязливый. Но и тот старался свою боязнь преодолевать. Посадят его на коня верхом, он весь дрожит, боится, плачет, бедный. А потом, когда снимут, походит-походит и говорит: «Давай опять бояться!», имея в виду, чтоб его снова на коня посадили.

До чего же они все маленькие смешные! Милые мои детушки! Окрутики вы мои!

Это тоже Сашино — «окрутики». Он так огурчики называл. Этот коней не боялся. С первого раза, как его верхом в седло усадили, сидел так, будто в седле и родился. Выдумщиком он всегда был не хуже Федьки. Однажды говорит:

— Конь отчего так быстро скачет?

— Потому что у него ноги сильные и прыткие, — сказала Феодосия.

— Вовсе не поэтому.

— А почему же, Сашенька?

— Потому что у него внутри — быстрая мякоть. Он ее нажмет, она и несет его вскачь.