Умелый, если уж говорить о ловкости, возвратный шаг в сторону приподнятого настроения.

– О да. Веселья хоть отбавляй. И на тебя хватило бы.

От моей сжимающей трубку руки исходит еле слышный, но язвительный запах мертвого гракла. По-видимому, он въелся в мою кожу на веки вечные. Последнее замечание Салли насчет «делаешь вид» я решил проигнорировать.

– Жаль, что ты не считаешь свою способность оценивать ситуацию надежной, – говорит с фальшивой живостью Салли. – Это не внушает доверия к твоему рассказу о том, как ты ко мне относишься, не так ли?

– Чьи это запонки лежали на тумбочке у кровати?

Вопрос, разумеется, опрометчивый, как раз и свидетельствующий, что правильно оценивать любую ситуацию я попросту не умею. Но мною владеет негодование, хоть никакого права не него я и не имею.

– Уолли, – отвечает Салли – бойко, но без фальши. – А ты решил, чьи-то еще? Я просто достала их, чтобы послать его матери.

– Уолли, как я полагал, во флоте служил. Он же едва не погиб при взрыве на судне. Разве не так?

– Так. Но служил он в морской пехоте. Разница невелика. А флот ты для него сам придумал. Ничего страшного.

– Хорошо. Да, я звоню насчет дома, который вы сдаете на Фриар-Тук-драйв, – говорит по другую сторону комнаты крупный мужчина. Девочка смотрит вверх, на своего папу/дядюшку/совратителя так, словно он сказал ей, что нуждается в моральной поддержке, и она должна сосредоточить на таковой все свои мысли. – Сколько вы за него хотите?

Он с юго-запада, возможно, из слегка гнусавого Техаса. Хотя обут не в старые запыленные «ноконы», а в белые кеды – низкие, без шнуровки, такие носят обычно санитары и заключенные тюрем с минимальной охраной. Не у каждого техасца имеется ранчо. По моей догадке, он – из уволенных с какого-то нефтяного прииска, Джоуд[76] наших дней, перебирающийся со своей драгоценной маленькой семьей в «ржавый пояс», дабы вывести жизнь на новую орбиту. Мне приходит в голову, что, возможно, и у МакЛеодов не все ладно с деньгами, они нуждаются в передышке, но слишком упрямы, чтобы так мне и сказать. А ведь это изменило бы мое отношение к сбору платы – хоть и не полностью.

– Фрэнк, ты слышишь, что я говорю, или витаешь где-то облаках?

– Я все наблюдаю за мужиком, он пытается снять дом. Жаль, что я ничего не могу показать ему в Спрингфилде. Я ведь здесь не живу.

– Понятно, – говорит Салли, готовая к тому, что наш разговор все-таки снимется с мели. (Я выяснил, кому принадлежали запонки, хотя это совершенно не мое дело. А как меня угораздило перепутать военный флот с морской пехотой, это я объяснить не в состоянии.) – А что, там хорошо? – весело спрашивает Салли.

– Да, тут прекрасно. Нет, правда, – говорю я, и внезапно перед моими глазами встает лицо Салли, победительное, его так и хочется поцеловать. – Может, ты сюда прилетишь? За мой счет. Будешь моей гостьей. Шведский стол. И вообще карт-бланш.

– Давай ты просто позвонишь мне как-нибудь в другой раз, ладно? Вечером я буду дома. А то тебя все время куда-то в сторону уводит. Устал, наверное.

– Ты уверена? Мне правда хочется увидеть тебя.

Мне следовало бы сказать, что я отнюдь не живу по ту сторону любви, поскольку я там и вправду не живу.

– Уверена, – отвечает она. – А сейчас я собираюсь просто сказать тебе «до свидания».

– Ладно, – соглашаюсь я. – Хорошо.

– Просто до свидания, – говорит она и кладет трубку.

Девочка у другой стены досадливо смотрит в мою сторону. Наверное, я опять говорил слишком громко. Ее здоровенный техасский папаша наполовину оборачивается, чтобы взглянуть на меня. Лицо у него массивное – крепкая челюсть, непослушные темные волосы и громадные кулачищи трубопроводчика.

– Нет, – решительно говорит он в трубку. – Нет, так не пойдет, это ни в какие ворота не лезет. Забудьте.

Он вешает трубку, сминает клочок бумаги и бросает его на ковровое покрытие пола.

Держа свою малышку Сьюзи[77] за ладонь, он сует свободную руку в карман брюк, вытаскивает пачку «Куле», губами достает из нее сигарету и прикуривает от массивной, устрашающего вида «Зиппо». И, огорченно набрав в передернувшиеся, наверное, легкие побольше дыма, выдыхает мощный клуб прямиком в закрепленную на тоже обитом ковровым покрытием потолке извечную табличку «НЕ КУРИТЬ». Я жду холодного химического душа, воя пожарной сигнализации, стремглав выбегающих из-за угла сотрудников службы безопасности, но ничего не происходит. Он устремляет на меня, отрешенно стоящего перед экранчиком телефона, враждебный взгляд.

– Какая-то проблема? – спрашивает мужчина, снова засовывая руку в сигаретный карман за чем-то, чего она там не находит.

– Нет, – отвечаю я, улыбаясь. – Просто у меня дочь примерно одних с вашей лет. – Измышление, за которым быстро следует второе: – И ваша девочка напоминает ее.

Мужчина опускает взгляд на дочь, которой, должно быть, лет восемь и которая смотрит на него снизу вверх, улыбаясь, очарованная тем, что на нее обратили внимание, но не знающая в точности, как ей, очарованной, себя вести.

– Хотите продам ее вам? – говорит он, и девочка тут же откидывает голову назад и вся обмякает, так что теперь она просто свисает из его большого кулака, улыбаясь и мотая хорошенькой головкой.

– Не-не-не-не-не, – протестует она.

– А то мне дети не по карману, – сообщает с техасским акцентом мужчина. Он отрывает обмякшую, точно труп, девочку от земли и грациозно покачивает ею из стороны в сторону.

– Ты не можешь меня продать, – говорит она горловым повелительным голосом. – Я не для продажи сделана.

– Ты сделана для большой распродажи, вот в чем штука, – отвечает он. Я улыбаюсь его шутке – беспомощной отцовской попытке показать незнакомцу свою любовь в пору невзгод. Я в таких делах разбираюсь. – Вы случаем дом в аренду не сдаете, а?

– Простите, – говорю я. – Я не из Спрингфилда. Просто заехал сюда. Тут где-то по зданию мой сын бегает.

– Знаете, сколько нужно времени, чтобы добраться сюда из Оклахомы? – спрашивает он, сдвинув сигарету в угол рта.

– Скорее всего, немало.

– Два дня и две ночи ровно. И мы уже провели в треклятом палаточном лагере еще три. Я нашел здесь работу на автостраде, начинать надо через неделю, а мне жилье никак не удается найти. Придется отправить эту сиротку назад.

– Не меня, – по-прежнему повелительным тоном заявляет девочка и поджимает, вися в воздухе, ноги. – Я не сиротка.

– Ты! – говорит дочери здоровяк и набычивается, но не сердито. – Ты – главная моя чертова проблема. Не будь тебя со мной, кто-нибудь к этому времени уже заботился бы обо мне. – Он бросает на меня лукавый взгляд и округляет глаза. – Встань на пол, Кристи.