Монументальные надгробия и руины вилл много рассказывают нам о социальных условиях этой местности. Рабочие руки для крупных сельскохозяйственных предприятий обеспечивало туземное население: все эти убии, треверы и т. д., населявшие окрестные деревни и хижины около больших вилл. Рельефы Игельской колонны из окрестностей Трира и остатки деревень, обнаруженные вблизи некоторых бельгийских вилл, показывают, что туземное население постепенно утрачивало свою самостоятельность, превращаясь в клиентов, а в некоторых случаях — ив арендаторов у богатых городских купцов. Если рельефы из Неймагена, где есть сцены, в которых некий важный горожанин в обществе прислуживающего ему писца принимает денежные платежи от крестьян, не обязательно должны истолковываться как изображения крупного землевладельца, получающего арендную плату от своих колонов, то уж сцена с Игельской колонны, где крестьяне приносят своему господину плату натурой, настолько сильно напоминает упоминавшиеся выше описания Стация и Марциала, что в этом случае никак невозможно отделаться от впечатления, что крестьяне на этих рельефах не просто клиенты и должники, но, по крайней мере в некоторых случаях, колоны владельца монумента.[280]

Каким образом городские капиталисты становились хозяевами лучших полей и пастбищ в прирейнских землях, сказать трудно. Они определенно не принадлежали к местной племенной аристократии. Вряд ли такая аристократия уже имелась у убиев и треверов — этих недавно переселившихся на левый берег Рейна германских и кельто-германских племен. Некоторое объяснение нам, возможно, могут дать определенные рельефы такого же рода, о которых мы только что говорили. Наряду с торговлей и сельским хозяйством капиталисты прирейнской области широко занимались ростовщичеством. Они были банкирами того нового общества, которое складывалось под влиянием меняющихся экономических условий. Я склонен, скорее, толковать эту сценку, условно называемую «Внесение арендной платы», как выплату банковского кредита. Ведь виллы были не только большими сельскохозяйственными и промышленными предприятиями, но и местными банками. Легко можно вообразить себе, как ушлые дельцы, давая в долг деньги окрестным деревенским жителям и землепашцам, вскоре делались патронами, а затем и господами своих должников и как они понемногу низводили независимых крестьян, имевших собственную землю, в положение арендаторов. Система налогов, введенная римскими завоевателями, помогала им скорее достичь своей цели, а новые капиталистические формы хозяйствования, постепенно складывавшиеся в рейнском левобережье, также способствовали такому исходу.[281]

На правом берегу Рейна картина была иная. Аннексированные римлянами земли были богаты и плодородны, но страна была малонаселенной. На протяжении многих лет она была ареной боев между германцами и римлянами. Это создавало такие ненадежные условия, что эта область не привлекала переселенцев. Римляне впервые принесли в эти земли мир и спокойствие. Они выстроили форты, проложили дороги и открыли для судоходства местные реки. Многочисленные форты господствовали над стратегически важными точками на берегах рек и узловых пунктах дорог. Вокруг фортов стали возникать деревни. Туземное население начало более интенсивно заниматься земледелием. Толпы переселенцев устремились из Галлии в новые земли. Ветеранам раздавались земельные парцеллы вблизи фортов. Ближайшие окрестности фортов составили их территории, эксплуатируемые военным командованием: оно сдавало землю в аренду солдатам, которые наверняка в свою очередь сдавали ее в подаренду гражданским лицам — как местным, так и пришлым. Но площадь территорий, придаваемых отдельным фортам, была не особенно велика. Когда форт продвигался на новую линию границы, гражданское население оставалось на прежнем месте, и там образовывалась деревня (vicus). Вся земля этой страны, вероятно, была государственной собственностью, подобно территориям племен (gentes) в Африке, и подчинялась ведомству, управлявшему императорскими имениями (saltus). Часть этих имений была оставлена в руках местных жителей, часть распродана переселенцам и наиболее обеспеченным солдатам и чиновникам.

Чем более мирными становились условия жизни, тем более привлекательными становились новые земли. Создавались новые поместья, возникали новые деревни, часть которых приобретала городской облик, и правительство принимало надлежащие меры, отвечающие изменившимся условиям. Страну поделили на civitates по галльскому образцу; самая зажиточная деревня объявлялась столицей округа и со временем получала городской статус. Однако в целом эта область сохраняла сельский характер. Как показали результаты систематических раскопок, общий облик страны определяли не деревни, а отдельные виллы. Некоторые из имений на лимесе были предоставлены находящимся на военной службе солдатам, и таким образом они превратились в питомники будущих рекрутов; но по большей части в этой местности все же преобладали сравнительно крупные сельскохозяйственные предприятия, основанные на капиталистических принципах хозяйства, более близкие по своему типу помпейским виллам, чем поместьям Мозельской области. Типичная вилла состояла из комфортабельного, хотя и не роскошного, жилого дома, по характеру напоминающего дома современных американских крупных фермеров. Хозяева виллы жили не в городах, как это было принято у крупных аграриев, но, скорее всего, принадлежали к людям хорошего достатка. В зависимости от характера почвы поместья специализировались либо на зерноводстве, либо на скотоводстве, причем это было крупномасштабное производство. В главных городах отдельных округов, на курортах, славившихся своими водами, и в больших деревнях развивались также торговля и промышленность.[282]