Кончив играть, она встала.

— Фредерик, — сказала она. — Я пойду в сад нарвать цветов для дедушки. Не отпускай мистера Норта, пока я не вернусь. — И вышла.

Я нерешительно поднялся со стула.

— Фредерик, как по-твоему, маме хочется, чтобы я ушел?

— Нет! — громко воскликнул он, вылезая из-под рояля. — Нет… вы останьтесь!

— Тогда давай играть на рояле, — прошептал я заговорщицким тоном. — Садись на банкетку, и мы сыграем колокольный звон. Ты тихонько бери вот эту ноту, так… — Я нажал пальцем «до» малой октавы и показал ему, как надо медленно, тихо повторять этот звук по счету. Нажав правую педаль, я дал свободу обертонам, на которые отозвались струны в верхнем регистре. Потом протянул руку и стал ударять по басовому «до». Это старый салонный фокус. У новичка появляется ощущение, что под его пальцами звучит множество нот и комнату заполняет воскресный утренний перезвон.

— Ну, а теперь погромче, Фредерик.

Он посмотрел на меня с благоговением. Как сказал тот француз? «Основа воспитания детей — это развитие в них способности удивляться». В благоговении есть и доля страха. Взгляд Фредерика упал на мать, застывшую в дверях. Он подбежал к ней с криком:

— Мамочка, я играю на рояле!

Но он уже устал от этого непонятного мистера Норта и унесся наверх, к няне.

Персис с улыбкой подошла ко мне:

— Крысолов, да и только! Я нарочно придумала, что мне надо в сад. Фредерику редко приходится видеть здесь мужчин. О чем еще вы хотели со мной поговорить?

— Об одной выдумке. Я очень сдружился с Эдвиной Уиллз и Генри Симмонсом. Из этого плавания по Карибскому морю, чуть не кончившегося бедой, Эдвина вернулась с опозданием, и теперь они с Генри срочно готовятся к Балу слуг. Они снова наняли оркестр Крэнстонской школы. Уже продали много билетов, но хотят придумать что-нибудь новое, вдохнуть в это дело жизнь. Я предложил пригласить несколько почетных гостей — начав с шефа полиции и шестерки его отважных молодых подчиненных, а также брандмейстера Далласа и шестерки отважных молодых пожарных. Ведь они — в полном смысле слуги народа.

— Прекрасная мысль!

— Потом я им рассказал о знаменитом венском Извозчичьем бале, где вместе веселятся люди из всех кругов общества. Тогда нам пришла в голову мысль подойти к этому же, но постепенно: сначала пригласить молодого человека и молодую даму из тех, которые проводят здесь лето, — самых красивых и обаятельных, а главное, тех, кто особенно приветлив со слугами. Правда, они не очень верят в успех, но комитет обсудил кандидатуру джентльмена и решил единогласно: барон Штамс. Вы заметили, как безукоризненно он ведет себя со всеми без исключения?

— Да.

— Ну вот, я его «прощупал». Не считает ли он, что быть там гостем ниже его достоинства, не боится ли, что ему будет скучно? Наоборот! Оказывается, он давно хотел познакомиться с персоналом миссис Венебл, так сказать «в светском порядке», и с персоналом «Девяти фронтонов», со слугами миссис Эмис-Джонс и других домов, где он часто обедает. Но он не знает, отпустят ли его. Сможет ли посол без него обойтись. А Эдвина смеется. Они с миссис Венебл не только хорошие друзья — они часто затевают вместе всякие увеселения, чтобы Ньюпорт стал приятнее и для тех, кто здесь работает, и для тех, кто развлекается. Эдвина уверена, что ей стоит только намекнуть миссис Венебл, и та позвонит послу. «Дорогой посол, могу я просить ваше превосходительство о маленьком одолжении? Мы хотим устроить нечто вроде Извозчичьего бала. Вы не отпустите барона Штамса, которого здесь назвали самым популярным гостем летнего сезона? Понимаете — Вена-в-Ньюпорте. Это в ваших силах?»

— Чудесная идея!

— Потом комитет обсудил кандидатуру почетной гостьи. И выбрал вас.

— Меня?.. Меня?.. Не может быть! Я почти никуда не выхожу. Они даже не подозревают о моем существовании.

— Персис, вы знаете не хуже меня, что слуги в Ньюпорте от года к году почти не меняются. Они, как молчаливые зрители, жадно наблюдают за блестящим обществом хозяев. А вы, «великие мира сего», поражаетесь, что они столько знают. У них долгая память и стойкие привязанности, такие же стойкие, как и неприязнь. Ваше несчастье их тоже затронуло. Они помнят вас в счастливые времена — это было всего несколько лет назад. Они помнят, что вы с мистером Теннисоном завоевали приз лучших танцоров на благотворительном балу в пользу Ньюпортской больницы. Но главное, они помнят вашу сердечность: вы могли казаться отчужденной и холодной гостям, но никогда не бывали холодны с ними!

Она прижала ладони к щекам.

— Но они будут так разочарованы! Я понимаю, почему они любят Бодо, но я-то — просто унылая старая вдова с «подмоченной репутацией».

— Ну да, — грустно ответил я. — Я им говорил, что вы вряд ли примете их приглашение; тетя Сара сочтет, что вы себя роняете…

— Нет! Нет! Неправда!

— Могу я подробнее изложить их планы? Торжественное открытие назначено на полночь. Генри и Эдвина выйдут на середину зала под звуки марша Джона Филипа Сузы, а за ними проследуют парами члены комитета. Затем — шеф Дифендорф со своими шестью молодцами и шеф Даллас со своими молодцами в ослепительной форме. Затем, расточая улыбки, — вы и Бодо, в лучших своих нарядах. Когда вы подойдете к передней паре, Генри поднимет свой жезл, подавая знак оркестру, который тихо заиграет вальс «Голубой Дунай». Вы двое сделаете круг по залу. Музыка смолкнет. Мисс Вотроз займет место за роялем, и вы вдвоем пройдете по залу сперва в полонезе, потом в польке, затем в мазурке… Потом снова вступит оркестр с «Голубым Дунаем», и вы, вальсируя, будете приглашать партнеров справа и слева. Наконец, поклонитесь гостям, пожмете руки Генри и Эдвине, и… вы — свободны. Люди этого всю жизнь не забудут.

На глазах у меня были слезы. Счастливее всего я бываю, когда фантазирую. Бодо еще не слышал об этом плане. Послу тоже никто не звонил.

Я просто пускал пробные шары.

Я просто выдувал мыльные пузыри.

Но все сбылось.

Однажды утром Эдвину, Генри, Фредерика и меня пригласили на генеральную репетицию танцев в «Лиственницы». На Персис было платье из множества слоев светло-зеленого тюля, которые вздымались облаком во время вальса, хотя такие платья не были в моде в 1926 году. Когда репетиция кончилась, распорядители бала похвалили танцоров и примолкли. Наконец Генри сказал:

— Эдвина, милая, за такое представление не пришлось бы краснеть на юбилее королевы Виктории в Хрустальном дворце, честное слово.

Фредерик носился по комнате, разучивая польку. Он упал и ушибся. Бодо взял его на руки и отнес наверх к няне — так, словно делал это каждый день.

Когда мы собрались уходить, Генри сказал:

— Послушайте. Кусачки, неужели вы не можете разок соврать, что были в услужении? Мы выдадим вам билет и пустим на завтрашний праздник.

— Ну нет, Генри. Вы же сами провели черту между теми, кто входит через парадную дверь и кто через нее не входит. Я могу представить себе всех вас в воображении и буду делать это не раз.