Басманов сумел присоветовать, как отплатить беглецу. Малюта был восприимчив и как сыскарь без труда отличал нужное от случайного и наносного. Висковатов — знаток Священного писания, он промашки не даст. А Курбского без Ветхого и Нового Завета не сокрушить. Одними упреками и страшилами князя Андрея не опрокинешь. Он лишь усмехнется и небрежно бросит свите:

— Руки коротки меня достать!

А свита, состоящая из давних переметчиков и беглецов, подлых боярских детей и дворян, поддакнет:

— Злоба и ненависть помрачили мозг тирана!

Тем дело и кончится. Нет, Курбского надо уязвить в самое сердце, надо прижечь тавром на веки вечные, а без Божественных изречений того не добиться. И вот однажды после длительных и подробных бесед со сподвижниками, в прохладный майский вечер под шумок моросящего дождика, в бликах напольной толстой свечи, вставленной в массивный деревянный подсвечник, Иоанн начал диктовать Висковатову письмо. Начальные строки он сочинил сам:

— «Во имя Бога всемогущего, того, кем живем и движемся, кем цари царствуют и сильные глаголют смиренный христианский ответ бывшему российскому боярину, нашему советнику и воеводе князю Андрею Михайловичу Курбскому, восхотевшему быть ярославским владыкою…»

Он поймал себя на мысли, что диктуете удовольствием, но не мог объяснить — почему?

I

Произнесенная негромким и уверенным голосом фраза нравилась Иоанну. Он повторял ее, шевеля губами, наедине с собой не раз, любуясь умиротворенностью, верностью и философской глубиной правильно построенной речи. Действительно, он собирался дать изменнику смиренный христианский ответ. Первые абзацы складывались легко и просто, ибо шли из недр оскорбленной души, черной и грешной, как полагало большинство современников и потомков. Сам он свою душу ни черной, ни грешной не считал.

— Почто, несчастный, губишь свою душу изменою, спасая бренное тело бегством? Если ты праведен и добродетелен, то для чего же не хотел умереть от меня, строптивого владыки, и наследовать венец мученика?..

— А оттого, пресветлый государь, он не желал казнь принять, что в Господа Бога не верует. Не верует князь в загробную жизнь и предпочитает мирскую суету райскому блаженству, которое обрел бы, подчинившись твоей воле, — вдруг произнес Малюта, давно ходивший рядом со смертью.

Вначале он появлялся перед осужденным, а потом и смерть. Без Бога в подобном кромешном деле нельзя. Служить царю секирой — в Бога надо верить и Священное писание знать, иначе разума лишишься. Воинам, побратавшимся со смертью, внутреннего состояния палача не понять. Малюта долго и часто думал над мыслями, которые теперь выговаривал Иоанн.

Царь посмотрел на Малюту и одобрительно кивнул. Никто из приближенных не мог лучше оценить Иоаннова изуитства. Царь пользовался именем Бога как отмычкой. Если веришь — на плаху, а если хочешь избежать ее — значит, противник православия.

— Что жизнь, что богатство и слава мира сего? — суета и тень…

— Дозволь слово молвить, пресветлый государь, — поднял глаза на Иоанна дьяк Висковатов с застывшим в руке пером.

Иоанн вопросительно посмотрел на Ивана Михайловича.

— Блажен, кто смертию приобретает душевное спасение! — плавно выплеснул из сердца дьяк, не обладавший, к сожалению, даром предвидения.

— Поставь твои слова с моими рядом, — согласился Иоанн.

— Здесь все слова твои, пресветлый государь, — отозвался Висковатов, — ибо великие мысли твои выражают.

— Он подлее раба своего, Шибанова, действует, — добавил Малюта, ободренный первым удачным вмешательством.

Однако царь нетерпеливо дернул плечом, и Малюта умолк.

— Устыдися раба своего, Шибанова: он сохранил благочестие перед царем и народом: дав господину обет верности, не изменил ему при вратах смерти. А ты, от единого моего гневного слова, тяготишь себя клятвою изменников; не только себя, но и душу предков твоих: ибо они клялись великому моему деду служить нам верно со всем их потомством, — продолжил Иоанн, отметив про себя, что Малюта слушает внимательно и фамилию княжеского стремянного подбросил к месту. — Возвратимся в Москву, Григорий Лукьянович, и осудим Шибанова на казнь. Хозяина пусть не предал, зато нам и отечеству изменил. С литовцами да поляками на Русь пошел бы, ежели князь велел, — значит, однако, неприятеля мы с нашей дороги и уберем.

— Правильно, пресветлый государь, — откликнулся Басманов. — В бою каждый воин способен принести победу, коли стрелу нацелит в сердце воеводы.

— Я читал и разумел твое писание. Яд аспида в устах изменника; слова его подобны стрелам. — Иоанн умел подхватить чужую мысль и переиначить так, будто и раньше ему принадлежала.

Сейчас он просто улавливал звенящий звук от полета стрелы, нацеленной именно в его сердце. Курбский стрелял из лука отменно и часто в детстве забавлял младшего приятеля, сбивая с веток нахохлившихся ворон. А однажды и спас будущему царю жизнь, метко угодив в пасть взбесившегося пса, который кинулся на Иоанна.

— Жалуется в своей грамоте, как баба, — сказал сурово князь Вяземский. — Ему ли плакать?! Обласкан твоими милостями, пресветлый государь, сверх всякой меры от доброты твоей душевной. Воеводой и наместником ливонским ты его сделал. Ни один воевода подобных отличий не имел! Только он да Горбатый-Шуйский таким большим количеством полков распоряжались.

Басманов нахмурился. Не его Иоанн послал в Юрьев после полоцкой победы, не он речь держал перед боярами. Правда, у Иоанна иногда трудно было отличить ссылку и даже высылку от повышения. Умел он совмещать удаление нежелательного лица с государственной пользой. Басманов здесь пригождается. Нечего по чужим краям шататься.

— Так и отпишем изменнику, — улыбнулся царь. — Жалуешься на претерпенные тобою гонения; но ты не уехал бы ко врагу нашему, если бы мы не излишно миловали вас, недостойных!

Он знал, что сии слова понравятся Басманову, и решил преподнести боярину своеобразный подарок, признавая собственную ошибку. Милостей достоин был больше Алексей Данилович. Унижая Курбского задним числом, он возвеличивал Басмановы заслуги. Вот кого полагалось ласкать, и даже излишне!

— Я иногда наказывал тебя за вины, но всегда легко и с любовию…

— Что правда, то правда, — произнес задумчиво и ревниво Федор Басманов, ненавидевший Курбского.

Он чувствовал какую-то детскую привязанность царя к князю Андрею, свидетелю юношеских мук и сердечных невзгод. Подобное не забывается. Иоанн с болью прощался с прошлыми переживаниями. Жестокость очень часто идет рядом с сентиментальностью и даже иногда является ее продлением. Жестокость, случается, порождает страдания.

— А жаловал примерно, — заключил Иоанн. — Ты в юных летах был воеводою и советником царским; имел все почести и богатство…

— Поболее меня, твоего, пресветлый государь, верного слуги, — проворчал Малюта.