Он дворянин, и не из захудалых. Теперь он думный дворянин, а отчего не боярин? Вполне мог бы получить и чин окольничего. Федор Басманов немного позже превратится в кравчего в одно мгновение. Когда Малюта нерасчетливо заикнулся о сокровенном желании подняться хоть на ступеньку, царь почему-то презрительно ухмыльнулся и прошипел:

— Подождешь, пес, и послужишь!

Впрочем, даже Басманов на торжественных церемониях стоял позади многих бояр, в том числе и Курбского. Еще совсем недавно. Род его не княжеский — ну и знай место! Строг царь, а справедлив ли?

— Пора бы напомнить изменнику о его поведении на поле брани, — с иронией предложил Басманов. — Воину подвигами хвалиться постыдно. Воину по заслугам воздаешь только ты, пресветлый государь! Самому себя возвеличивать зазорно.

Иоанн одобрительно кивнул.

— Хвалишься пролитием крови своей в битвах; но ты единственно платил долг отечеству. И велика ли слава твоих подвигов, — прищурился Иоанн, будто припоминая деяния бывшего соратника и друга. — Ну-ка, Алексей Данилович, — обратился он к Басманову, — перечисли его воинские чины, на которые, ты лучше иных знаешь, я глаза закрывал.

II

Теперь настал звездный час Басманова. Речь боярина была остра и упруга, как тщательно откованный булат. Она сверкала, как отточенное лезвие в смертельном бою. Басманов выложил все, о чем часто думал, и вот дождался!

— Когда хан бежал от Тулы, Курбский пировал на обеде у князя Григория Темкина и дал неприятелю время уйти восвояси. Курбский, конечно, был виноват не один. Под Невелем он не сумел разбить с пятнадцатью тысячами отборного войска четырех тысяч литовцев. Он приписал себе и своим воеводам покорение Батыевых царств, подразумевая в данном случае события вокруг Казани.

Иоанн улыбнулся удовлетворенно:

— Астрахани он не видел и во сне. А чего нам стоило вести его и подчиненных ему воевод к победе?

— Сами идти не желая, они безумными словами и у других охлаждали ревность к воинской славе, — прибавил Басманов.

Все это перечисление вин и проступков Курбского позднее — на следующий день — войдет в царскую грамоту, отправленную новому подданному короля Сигизмунда-Августа. Утомленный непривычным нервным напряжением, Иоанн отложил диктовку на завтра.

III

Утром они собрались опять, и Басманов продолжил под придирчивым взором царя обвинять Курбского. Многое из того, что он говорил, соответствовало истине:

— Когда буря истребила под Казанью суда наши с запасом, воеводы и Курбский с ними хотели бежать малодушно, безвременно требовали решительной битвы, чтобы возвратиться в домы победителями или побежденными, но только скорее.

— А когда Бог даровал нам город, — уточнил сам Иоанн, — начался повальный грабеж! Никакого удержу не было со стороны воевод.

Висковатов, не переспрашивая, округлял речи Иоанна и Басманова, придавая им больше энергии, личностного оттенка и иногда отбрасывая казавшееся ненужным. Царь охотно с ним соглашался, когда Висковатов ставил точку и перечитывал написанное.

— Теперь о Ливонии надо бы упомянуть, — посоветовал Малюта, агенты которого наблюдали за каждым шагом Курбского и тут же гонцами доносили на Берсеневку в специально отведенное для того время.

Иногда Малюта встречался с прибывшими в Секретной избе, которую держал в Стрелецкой слободке.

— «А Ливониею можете ли хвалиться? — Иоанн теперь обвинял и других. — Ты жил праздно во Пскове, и мы семь раз писали к тебе, писали к князю Петру Шуйскому: идите на немцев! Вы с малым числом людей взяли более пятидесяти городов; но своим ли умом и мужеством? Нет, только исполнением, хотя и ленивым, нашего распоряжения. Что же вы сделали после с своим мудрым начальником Алексеем Адашевым, имея у себя войско многочисленное, — едва могли взять Феллин; ушли от Пайды! Если бы не ваша строптивость, то Ливония давно бы вся принадлежала России».

Иоанн все усиливал упреки, небезразличные для выдающегося военного деятеля, каким был князь. Разгорячившись, он накалял до предела охватившие его эмоции. Как несправедливы были бояре к царю! Сколько он сделал для страны за быстро миновавшие годы царствования, а ведь занял трон еще ребенком! Ах, бояре, бояре! Сколько зла они принесли стране! Сколько посеяли раздоров! Как мешали обустраивать Московию и возвести на вершину мира!

Голос Иоанна крепчал, как ветер полуночный в безбрежной степи. Его волнение передавалось присутствующим.

— «Что было отечество в ваше царствование и в наше малодетство?» — Он задел самое болезненное в прошлом существовании: лица Шуйских придвинулись на мгновение и вызвали приступ страшного негодования, но он смирил себя и, понизив голос, продолжил: — Итак, что было отечество в ваше царствование и в наше малолетство? — повторил он. — Пустынею от Востока до Запада; а мы, уняв вас, устроили села и грады там, где витали дикие звери.

— Горе дому, коим владеет жена; горе царству, коим владеют многие! — воскликнул Висковатов, опять прервав работу пера. — Пресветлый государь, прости меня, грешного, но здесь, ей-богу, не помешает обращение к божественному тексту. Изменник должен знать, что власть вручена тебе Всевышним и никто не имеет права посягнуть на нее даже настойчивым советом, если ты, пресветлый государь, его о том не попросишь! Вспомни о временах Древнего Рима. Вспомни о славном Прусе — твоем предке!

Иоанн имел отменных помощников — талантливый воевода, ловкий сыскарь и палач, образованный дьяк. Он слушал внимательно, давно научившись из груды советов выуживать самое важное и необходимое. Еще недавно он тяготился наставничеством протопопа Сильвестра и Алешки Адашева, но нынче, отторгнув наскучившее и сбросив узду, он умом не отвергал то, что можно было обратить себе на пользу, а сердце зажимал в кулаке. Иными словами, он овладел искусством править. Рассуждения Макиавелли по сравнению с Иоанновой практикой отдавали дилетантизмом.

— Пиши, Иван Михайлович! «Кесарь Август повелевал вселенною, ибо не делился ни с кем властию: Византия пала, когда цари начали слушать эпархов, синклитов и попов, братьев вашего Сильвестра…»

— Пресветлый государь, — обратился Басманов к Иоанну, — дозволь слово молвить?

Он воспользовался паузой, во время которой Иоанн припоминал зло, причиненное бывшими любимцами, накинувшими на него узду, пугавшими Божьими карами и ставившими непреодолимые преграды на пути житейских страстей и политических желаний. Иоанн милостиво кивнул Басманову.

IV

— Не след забывать обиды, причиненные тебе Шуйскими и Оболенскими, — сказал Басманов. — А нынешние смутьяны Репнин с Кашиным ничем не лучше. Избавились от них, и слава тебе, Господи! Овчина с братцем князем Горенским как к тебе подбирался?! Что ж их прощать?! Слезы по ним лить? Ждать, когда они, подобно князьям Ростовским и Жигмонту, побегут или, как Шереметевы, казну твою расхищать будут? Жестокостью он тебе, пресветлый государь, глаза колет, да и нам всем — верным слугам твоим.