– Но… – начал было доктор, затем скривился, словно от сильной боли, и с безнадежным видом взмахнул рукой. – Да, конечно… скорее всего, вы правы. Наверняка правы. Просто я не могу спокойно смотреть… – Доктор снял пенсне, нервным движением протер стекла о рукав и, водрузив обратно на нос, оглядел собравшихся. Встретиться с ним взглядом не решился никто – бесстрашно шедшие в бой люди отводили глаза, словно нашкодившие мальчишки.

– Не могу, – шепотом закончил Билич, – спокойно думать, что люди, которых еще можно было бы спасти, умрут.

– На самом деле это довольно простая задача. – Леттов-Форбек держал голову опущенной, так что его лица не было видно, но лейтенант цур зее был готов поклясться, что, несмотря на спокойно-рассудительный тон, майор сейчас улыбается. – Первое: если не доставить раненых на борт броненосца, они умрут. Второе: передать раненых британцам, тем или иным способом, также бесполезно. Вывод напрашивается сам собой, господа, – нам нужен броненосец, но без английского экипажа.

– Замечательный вывод, – фыркнул Колчак. – И что же вы предлагаете делать? Подплыть к «Бенбоу» на лодке и, вежливо постучавшись, предложить экипажу прогуляться на берег в полном составе? Или взять броненосец… на абордаж? – неожиданно севшим голосом закончил он.

– Совершенно верно, герр капитан! – подтвердил Леттов-Форбек.

Эффект от подобных заявлений обычно принято сравнивать с разорвавшейся бомбой. На несколько секунд в палатке воцарилась изумленная тишина, затем немецкие и русские офицеры заговорили хором, перебивая друг друга:

– Это же безумие…

– А почему бы и нет…

– У нас нет ни единого шанса…

– Тише, господа, тише, – повысил голос Нергер, – успокойтесь! Полагаю, майор, – обратился он к Форбеку, – вам стоит подробнее изложить свое предложение.

– Полагаю, да, – майор, вскинув голову, с вызовом глянул на собравшихся. – Все, как я уже сказал, просто. Даже не беря в расчет раненых… отсиживаясь в лагере, мы просто продлеваем агонию, господа. У нас не хватает воды и продовольствия. С добычей последнего я предвижу большие трудности, ведь сейчас канонада наверняка распугала большую часть потенциальной дичи, зато погибшие при обстреле ящеры вскоре привлекут хищников. К тому же, как я понял со слов герра Колчака, он считает, что его корабль вступал в бой броненосцем.

– Я еще не получил от лейтенанта Бутлерова полный рапорт, – Колчак мотнул головой, – но мы совершенно точно слышали залпы орудий «Манджура», и после этого британцы прекратили атаку.

– В любом случае, – вновь перехватил инициативу майор, – сейчас мы даже не можем быть уверены, что ваш корабль выдержит обратный путь через Грань. Остается «Ильтис»… но путь к нему лежит через английский броненосец. Это наш единственный шанс, господа, и мы должны воспользоваться им как можно скорее.

Сквозь колючие ветви проглядывала одинокая золотая звезда. Когда Мушкетов на миг скашивал глаза, чтобы бросить взгляд на жмущихся у костра товарищей, звезда пропадала, смытая рдяным пламенем над углями, но потом всегда возвращалась, мерцая и маня с непроглядно синего неба.

Найти подходящую расселину оказалось несложно; трудней было загородить все подходы к ней наспех обрубленными ветками – не столько для того, чтобы преградить путь хищникам, сколько чтобы насторожить часового шумом. Хотя костерок тлел, не угасая, и запах дыма пропитывал все вокруг, за шипастой баррикадой уже несколько раз что-то подозрительно шуршало.

Мичман Шварц ворочался во сне, жалобно поскуливая по-щенячьи. На закате Тале удалось привести его в сознание ненадолго: хватило только, чтобы напоить раненого тепловатой сладкой водой из железистого родника. Потом бедолага забылся снова; по крайней мере, так его не терзали мучительные головные боли после контузии.

Горшенин еще держался, с трудом сохраняя бдительность.

– Павел Евграфович, – не поворачивая головы, проговорил Мушкетов, – ложитесь уж. Я покараулю до полуночи, а потом вас разбужу. Так и будем меняться.

– Хорошо, – невнятно пробормотал боцманмат.

Он сполз по стене расселины, вжавшись в камень, чтобы не влезть случайно рукою в костер, отвернулся от углей, подложив под голову фуражку, и, кажется, тут же заснул. Тала давно свернулась в комочек, накрыв голову обеими руками, но геологу отчего-то казалось, что она не спит: смотрит из тени внимательным глазом, блестящим и черным, будто у вороны.

Мушкетов притянул за ремень поближе «трехлинейку», и приготовился к долгому ожиданию. Жесткое, едва прожаренное мясо тикбаланга тяжело лежало на желудке: ворочалось, скулило и, кажется, собиралось ожить. Во рту стоял привкус живицы. Говорят, греки, по примеру древних своих предков, сдабривают смолой вино, но, наверное, даже им не пришло бы в голову добавлять ее к мясу…

Сквозь скалу под ногами, сквозь сплошной камень докатилась, пронизывая кости до самого мозга, тошнотворная дрожь. Недра земли прогремели великанским бубном: «Р-рок!» И снова: «Р-рок! Р-рок!» Сверху, сквозь наваленные ветки, просыпалась горсть осколков. Мгновение казалось, что твердь содрогнется сильней, что стены расселины сомкнутся, размазав людей по камню, но все успокоилось так же быстро, как затрепетало. Моряки даже не проснулись.

Тала подняла голову. В глазах ее не было ни тени сна.

– Земля тревожится, – проговорила она вполголоса. – Димитри, ты говорил – это скверно?

– Скверно, что земля дрожит все чаще, – отозвался геолог. – Она может успокоиться сама… а может, и нет.

«Как же мне объяснить тебе, – подумал он, – что мы сидим на краю затопленного вулканического кратера? Там, на дне Зеркальной бухты, морская вода остужает подземный жар… пока. Но что случится, когда из-под каменной пробки прорвется раскаленная лава? Когда-то на месте бухты высилась гора, подобная камчатским сопкам. Давнее извержение срезало ее до самых корней, оставив только невысокий кратерный вал. Каким будет следующее? И не придется ли палеонтологам будущего извлекать из окаменевшего пепла вместе с костями динозавров человеческие скелеты?»

Коса слева от прохода в Зеркальную бухту собственного названия пока не имела. Ни один из штурманов трех кораблей, нанося ее на карту, не счел нужным удостаивать узкую полоску камней отдельного именования. Даже динозавры не слишком интересовались ею – в безумном хаосе изрезанных ветром и водой прибрежных скал ютились лишь сордесы да более мелкие ящерочайки.

Впрочем, обосновавшихся в этих скалах на рассвете двух русских моряков такое скудное соседство более чем устраивало. Рассказов спасенных с «Фальконета» – а их матросы вдосталь наслушались за последнюю неделю – было вполне достаточно для осознания простой истины: человек, пусть даже вооруженный, на этом берегу всего лишь добыча. Это понимал и лейтенант Бутлеров, однако доисторические чудовища сейчас волновали его куда меньше чудовищ эпохи пара и электричества. Уводить корабль прочь от Зеркальной было нельзя, это бы оборвало и без того донельзя проблемную ниточку связи с обосновавшимися на берегу. Но и по-прежнему дрейфовать в прямой видимости выхода из бухты стало слишком рискованным делом. Как явствовало из найденного лейтенантом в кают-компании справочника Фреда Джейна, когда-то в далекой корабельной юности «Бенбоу», «поддав жару» форсированным дутьем, разогнался на мерной миле аж до семнадцати с половиной узлов. Конечно, сейчас он вряд ли смог бы развить больше пятнадцати, однако для «Манджура» и этот результат был совершенно недосягаем даже в лучшие годы. Сейчас же, с наскоро заделанной пробоиной, старая канонерка и вовсе напоминала прикованного к ядру каторжника. Решись англичане устроить гонку, спасением для «Манджура» могли бы стать только рифы на мелководье… и солидная фора на старте, чтобы не оказаться от этого самого мелководья отрезанной. Именно эту фору и должны были обеспечить высланные на край бухты матросы: марсовый Глушко и комендор Каас.