— Всё равно не верится… Да ещё, чтоб и дружбу с Химой водила! Из-за одного Петра покойного, царство ему небесное, — перекрестился говоривший, — уже они должны были быть врагами смертными.

— А кто говорит, что она дружбу водила? Они и были врагами заклятыми.

— Ну, ты ж, Лявон, сам только что говорил, что вместо себя Химу послала.

— Вот дурачина! Ведьмам договариваться и не надобно. Захотела б вот, штоб ты, к примеру, волом стал, пошептала б — и готово. Тебя бы и не спрашивала. Ты б як дурень соху тягал бы, да ещё и травку на ходу хватал. И думал бы, што так и надо.

— Так что, выходит Марыля наколдовала, чтоб Хима Прошку сломала.

— Ну… наверное, выходит…

— Так Хима ж сама ведьма, взяла бы и отколдовала.

— Кто в этом черном деле сильней, тот и верх берёт. Не смогла, значит, противиться. А может просто и не знала. Думала, наверное, что это сама так решила.

— А накой им вообще Прошка сдался? Взяли бы вон да на Василе, иль на Федотке поездили.

Все обратили взоры на стоявших неподалёку парней. Федотка испуганно втянул голову и поёжился от такого предложения. Василя хоть и передёрнула такая мысль, но свой пудовый кулак он всё же продемонстрировал селянину, подавшему такую дурную идею.

Меж тем дед Лявон, не обращая внимания на какие-то затравленные улыбки, вызванные этим эпизодом, серьёзно отвечал:

— Видать обе чувствовали исходящую угрозу от Прохора. Может, силу свою испробовать хотели, а может — сразу извести, чтоб потом спокойнее жить. Кто ж его знает…

— А як же Петро? Кто его так?

Лявон на некоторое время задумался, напряженно морща лоб и, наконец, выдвинул своё предположение:

— Я думаю, Хима.

— Так если Марылька брала верх, так что, батьку родного не могла спасти?

— Могла. Но ведь говорят, что в колдовстве у кого большая злоба, тот и будет верховодить. Злоба и зависть — шибко крепкие соратники в ихнем промысле. А прятать их легче легкого, особенно злобу и ненависть. Вот Марылька и позволила Химе расправиться с батькой родным, чтоб злобой смертной вооружиться. Злобой на Химу… По моему разумению, так оно и было.

Селяне с жаром обсуждали и выдвигали различные толкования загадочных и непонятных событий, имевших место в недалёком прошлом и имевших отношение к Марыльке. Всё больше и больше всплывало воспоминаний о подозрительных моментах в её поведении. И лишь теперь многим из них находилось правдоподобное объяснение.

— А что ж на венчании у них всё неладно шло? Если Марылька сильней Химы, то выходит, что Хима не смогла бы устроить им такой «праздник»? Или я что не так тут уразумела? — как бы рассуждая, промолвила баба с мясистым носом, которая на венчании Марыльки толпилась у церкви среди зевак.

— Это, наверное, Хима вместе с Янинкой старались так…

— Не, Янинка ж не занималась этим…

— А она тебе что, сама говорила об этом?

— Ну… многие говорят…

Ведя такие разговоры, селяне пытались докопаться и до причины очень уж неприглядных, явно отдающих вмешательством нечистой силы, происшествий на венчании Прохора и Марыльки.

— Дед Лявон, а ты як считаешь? — спросил кто-то у стоявшего в раздумье Лявона.

Дед Лявон хоть и слыл выдумщиком, но в наболевших вопросах люди иногда всё же прислушивались к его мнению и зачастую находили в его речах ценную подсказку для себя.

— Тут одному Богу вестимо, кто кому какие пакости творил, — неспешно начал Лявон. — Конечно, тут и без Химы не обошлось… Может и Янинка уже тогда на Прошку загляделась и приворот какой навела. Вот всё вместе и сказывалось. Но всё же мне кажется, что и Бог давал знать Прохору об опасности. Не хотел, наверно, давать согласия на такой брак…

Все дружно закивали головами, соглашаясь с такой, удовлетворяющей любопытство, догадкой деда Лявона. Но в душе никто даже и представить себе не мог, насколько близки эти предположения к истине.

— И мальца жалко. Даже похороны по-людски зрабить не могли, — сокрушенно всплакнула одна из баб.

А тут и батюшка подъехал на возу — негоже покойников хоронить без отпевания. Все батюшку обступили плотно и давай наперебой ужасную новость рассказывать.

— Н-да, прилежной прихожанкой была. Не ожидал я такого о Марыльке услышать.

Бабы опять о мальце невинном загоревали, на что батюшка и сказал:

— Если всё, что вы тут говорите — правда, то всё и сходится.

— Что сходится, батюшка?

— Великий грех сотворила Марыля. А за такой грех Бог и великую кару назначает. И вообще, непотребно людям влиять бесовскими чарами на судьбу свою. Всякое колдовство Богу не угодно. Люди своими помыслами, делами и верой должны вершить удел свой. За это Бог и воздаёт каждому по заслугам. Лишнего он никому ничего не даст — все получают посильную ношу. Колдовство — грех! Даже обращение к ворожее — грех. Вот я и говорю, что особо преданных дьяволу колдунов Бог карает тем, что выхолащивает род их, чтоб не множилось зло, — уже на ходу к хате говорил поп.

— Как это, выхолащивает? — не отставали самые дотошные бабы, а за ними и остальные селяне.

— Забирает детей мужеского полу. Была б у Марыли девка — может и жила бы. Но не задерживайте меня. Коли такое тут творится, то без Бога и молитв никак не обойтись.

А творилось в хате чёрте что. До ужаса перепуганная Марфа завывала за печью; дети ревели, уткнувшись ей в боки и боясь выглянуть. Маленький гробик сиротливо стоял средь чистой половины избы. Никто над ним не плакал, не просил прощения, что не смогли уберечь. Самым близким и родным людям сейчас было не до него. Их разрывали земные нешуточные страсти.

Такого истощения сил как духовных, так и телесных, Марылька никогда ещё не испытывала. Но не отдыхать же теперь в самый ответственный момент! Задуманное надо довести до конца!

И Марылька старалась! Старалась из последних сил. Её голову временами сдавливало, и она раскалывалась от внезапных приступов боли. Мозг все больше и больше наливался каким-то тяжелым напряжением. И особенно это напряжение доставляло Марыле муку. Оно нарастало, наливалось какой-то опасностью, и словно черная грозовая туча могла в любой момент разразиться громом и молнией.

Слишком уж упорно противился ворог Марыльки, безмерно изведенной за последние сутки. Но конец уже близок! Ещё одно усилие и вот… в глазах и сверкнула молния, нестерпимой болью обожгла сознание. А потом вдруг в голове зашумело, но тут же стихло. И эта тишина, этот покой манили в своё лоно, манили в другой, более совершенный мир. Но оставалась ещё боль… терпимая боль, отнюдь не мешающая установившейся вдруг лёгкости мышления. Закрыв лицо руками и не осознавая, что произошло, Марылька внезапно почувствовала необычайное спокойствие души. На неё нашло странное беззаботное блаженство. Никаких горестей и бед! Она стала всем довольна, и ей даже захотелось петь…