Маркус радовался, что на него возложена обязанность упаковать необходимое. Случалось, работы было и побольше, но все же и сейчас дел хватало — двадцать коней понадобятся только для вещей и еще дюжина для карет (шесть из них были забиты подарками, которыми император собирался одаривать всех и каждого). Им предстояло спуститься по крутому склону и двинуться дальше на север, через долину Рейна. Сознавая, что Конрада раздражает более чем вялая реакция собственного сенешаля на последние матримониальные планы касательно него, Маркус выкладывался из последних сил, но тем не менее не переставал думать об Имоджин. Дважды ему казалось, что он видит ее среди служанок, трижды чудился ее голос, и один раз возникло ощущение, будто на плечах лежат ее руки, — он тогда едва не застонал от желания. Справившись с собой, он разослал слуг укладывать одежду, оружие, домашнюю утварь и кухонные принадлежности. Оруженосцев постарше отправил вперед: они должны были возвещать о прибытии короля и его свиты, чтобы на местах все успели подготовить — и еду, и постели, и женщин для развлечения. Поскольку переезды совершались регулярно, армия работников действовала очень слаженно, и хозяйство императора можно было свернуть и подготовить к путешествию за один день. Однако это получился очень длинный день, и к концу его Маркус заметно вымотался. Настолько, что даже не волновался из-за того, что так и не выкроил время поговорить с Альфонсом.

До тех пор, пока вечером после ужина их пути не пересеклись.

Конрад удалился в свои покои в сопровождении Жуглета, заявив, что его уже тошнит от любовных песен. Придворные расположились у огня, слушая пение заезжего французского певца, и тут Маркус с удивлением заметил Альфонса, который сидел сам по себе, без увивающегося вокруг него вездесущего елейного кардинала. Сенешаль решил, что не должен упустить эту возможность. Подойдя к графу, он встал чуть позади, в позе застенчивой покорности, как если бы хотел всего лишь сообщить, что вина или какие-то другие деликатесы поданы.

— Прошу прощения, можем мы поговорить, мой господин?

Альфонс узнал голос и неловко заерзал на стуле.

— Я не собираюсь ни о чем вас просить, — продолжал Маркус, правильно расценив его реакцию. — Но, как мне кажется, в интересах вашей светлости узнать, что на закрытии Ассамблеи я буду объявлен герцогом. То есть меньше чем через неделю. Император предлагает мне руку и сердце своей дочери.

Альфонса, к удовлетворению Маркуса, это известие застало врасплох.

— Но ты… — Он заколебался. — Разве моя дочь расторгла вашу помолвку?

«Проклятый сукин сын», — подумал Маркус и прошептал на ухо графу:

— Я не получал от нее никаких писем, видимо, они еще в пути.

— Не получал? — настойчиво переспросил Альфонс, и Маркус покачал головой. — Значит, твоя помолвка с ней остается в силе?

— На самом деле ответа на этот вопрос я не знаю, ваша светлость. По-видимому, его величество делает все это ради моего блага, и я не в том положении, чтобы противоречить ему. Тем не менее если ваше сиятельство решит обсудить с ним эту проблему, хочу, чтобы вы знали: я предпочел бы вернуться к первоначальному соглашению.

Как спокойно звучал его голос! Как обтекаемо он сформулировал свое самое затаенное желание!

Альфонс извинился и, к удовлетворению Маркуса, направился в дальний конец зала, к лестнице, ведущей в покои Конрада.

— Меня уже тошнит от этой карусели.

Конрад с раздражением зевнул в затылок опустившегося перед ним на колени графа. Жуглет перестала играть на фиделе. Конрад протянул унизанную кольцами руку, и паж мгновенно вложил в нее вечернюю чашу с вином.

— Никто ни на ком не женится. Никогда. Все свадьбы отменяются.

Маркус вошел вслед за Альфонсом, под тем благовидным предлогом, что ему нужно упаковать королевские сундуки: только ему и Бойдону дозволялось прикасаться к сокровищнице императора.

— Сир, — услышал он слова Альфонса, — помолвку между Маркусом и Имоджин благословили и вы сами, и архиепископ Майнца…

— Мне плевать, даже если бы сам Христос вылез из крещенской купели и лично благословил ее! У меня гораздо более достойные планы для Маркуса, и я не желаю слышать никаких разговоров о браках — или даже о женщинах вообще — по крайней мере неделю. Никаких, понятно? Жуглет, всю эту неделю ты будешь исполнять «Песнь о Роланде», и никаких романсов о любви. — Он разом осушил половину чаши. — Будь это в моей власти, я бы приказал всем дать обет безбрачия на следующую неделю, а женщин вообще выгнать из замка. — Он допил вино и протянул чашу, чтобы ее снова наполнили. — Черт возьми, Альфонс, поднимайся и уходи! Маркус, нечего тут торчать над моим золотом. Упакуй то, что мы берем с собой, и тоже проваливай. Жуглет, как там начинается? «Карл Великий, король франков, провел целых семь лет в Испании…» Правильно?

— Сир, обычно фраза строится таким образом, чтобы получалось подобие рифмы: «Карл Великий, франков король, целых семь лет в Испании провел», но в остальном вы правы, — ответила менестрель и заиграла известную мелодию.

Тем же вечером на расстоянии многих миль отсюда, в графстве Бургундия, очень молодая и обманчиво хрупкая на вид темноволосая дама выскользнула из угрюмого замка под дождь. Ее сопровождали один стражник и одна служанка — для компании и защиты. Они позаимствовали — попросту говоря, украли — коней, и Имоджин поскакала по размытой дороге на север, в Майнц. Она вообще была хорошей наездницей, а во время своих тайных прогулок на свидания с Маркусом заметно усовершенствовала свое мастерство. Однако этой поездке предстояло быть совсем не такой, как прежде, и на протяжении всего пути Имоджин сражалась с подступавшей паникой.

27 июля

На следующее утро Виллем в сопровождении пажей еще до рассвета прибыл в замок, чтобы отстоять мессу и позавтракать с Конрадом. Тот вел себя с ним раздраженно — правда, в той же степени, что и с Маркусом, — но не отказался от идеи взять его с собой в Майнц, чтобы дать возможность исправиться.

Жуглет клялась его величеству, что Виллем в конце концов осознал, какие требования предъявляются к придворному рыцарю Конрада. И действительно, этим утром Виллем вел себя замечательно: внезапно он сделался тем же искренним и прямым молодым человеком, который впервые появился здесь месяц назад и почти сразу же завоевал расположение короля.

По кривым ступеням из песчаника вся свита спустилась во двор, где обитали слуги и содержался домашний скот. Все лошади в конюшне были либо под седлом, либо нагружены переметными сумами; пришлось даже привести животных из деревни. Во дворе стало очень тесно. Первым взобрался на коня Конрад, потом Маркус и Виллем, чей скакун еле успел оправиться после вчерашней скачки; за ними Альфонс и Павел, а потом уже все остальные.

Павел был раздосадован тем, что Виллема пригласили сесть на коня раньше его. И еще большее неудовольствие он испытал, заметив, что Альфонс не спускает глаз с Виллема, который снова спешился, чтобы помочь сесть на коня беременной герцогине Лотарингской.