Откуда они взялись? Мы боялись их, но чего боятся они? И чего боятся те, кого боятся они? Кого боятся ангелы, Михей?

– Зачем ангелам кого-то бояться?

– Каждый боится своего создателя.

– Кого же тогда боится создатель?

– Спящая не боится никого.

– Ты уверена? Если она создала нас, то что ей от нас нужно?

– У меня нет ответов на все вопросы. Но я знаю, что, если пойду этим путем, получу их.

– А что, если нет никаких ответов? – Я рассмеялся, чтобы отвлечься от расползавшегося внутри страха. – Что, если мир именно такой мрачный, каким кажется?

– Тогда мы хотя бы узнаем об этом. Не будем лгать себе. Мы утонем в правде, но с широко открытыми глазами.

Она говорила так искренне. Ее лицо светилось верой, а глаза сияли, как у влюбленной девушки.

– Жаль, что мы не встретились в другое время в другом месте, – сказал я. – Можешь себе это представить? Что, если бы мы были парой менестрелей, скитались по миру, воодушевляя сердца своими песнями? Как это было бы весело. Или птицами, которые встретились где-то в небе, так высоко, что все мирские страдания перестали бы существовать. – Я приготовился произнести то, что действительно хотел. – Истина в том, что, может, мне и не нравится твоя богиня, Ашера, но мне нравишься ты.

– Она и не должна тебе нравиться. Она вернула мертвого. Она могущественней всего, что мы знаем. Если найдем по пути что-то более великое, обещаю, мы будем искать истину, а не цепляться за ложь.

Всхлипывания рутенца раздражали. Что он там бормочет?

– Я не так уж отличаюсь от него, – сказал я. – Я тоже много плачу. Мной больше движет любовь, чем истина, и я не могу служить богу, которого не люблю.

Ашера сказала плачущему что-то на сирмянском. От ее слов он сгорбился и осел.

– Должно быть, Хавва привела его сюда не просто так. Это не может быть совпадением.

– Кто он такой?

– Он маг, который еще не научился владеть своей силой, иначе не сидел бы здесь.

– Так чего же он плачет?

– Это длинная и печальная история.

– Похоже, что я куда-то спешу?

– Скорее всего, ты не поверишь.

– Я видел, как император возвращается из мертвых. Видел, как черная звезда выпускает огненный шар, заживо поджаривший людей. Я прошел сотни миль по туннелю…

– Ладно, я поняла. – Она вздохнула, признавая поражение. – Я сказала ему, где его жена.

Рутенец протянул руку сквозь решетку, но Ашера не коснулась его. Я вдруг понял, что ничего о ней не знаю. Только то, что она потеряла сына.

– Значит, его жену ты нашла, – возмутился я, – а мою нет?

– Его жену отыскать немного легче.

– Это почему же?

Зрачки Ашеры сузились. Она смотрела в землю, как будто там мелькали печальные воспоминания.

– Потому что она стоит перед тобой.

27. Ираклиус

Архангел вернул меня не для того, чтобы просиживать штаны в Костани. Да, это мой престол, священный город этосиан, и он станет центром империи, которую я построю, и, чтобы ее построить, я должен привести свою армию к воротам других городов, но сначала нужно сокрушить ублюдков у моих собственных ворот.

Человек, который живет второй раз, не имеет терпения на осаду. Он вообще не имеет терпения. Пусть я вернулся, но был стар, и, чтобы закрасить мою седину, понадобится целая ванна краски. Я должен перебить надоедливых насекомых вроде Рыжебородого, чтобы исполнить свое предназначение.

Мой старший сын Алексиос, коронованный под именем Иосиас, был еще молод. Его старшие братья умерли – один от жуткой чахотки, кашляя кровью и желчью, пока не застыл, другой получил стрелу в глаз. Эту судьбоносную стрелу выпустил янычар во время вторжения в наши земли шаха Джаляля, у стен предательского Растергана, когда мой сын возглавил атаку на разрушенную нами часть стены.

Сейчас я сидел на золотом троне Костани, далеко от той кровавой битвы, – первый император за триста лет. Я мечтал об этом дне, молился о нем, умер ради него. Все свое долгое правление я старался укрепить Крестес, чтобы мы могли разбить сирмян и вновь занять этот тронный зал, который патриарх перекрасил в крестеский белый и пурпурный. Нас окружали изображения Цессиэли, Принципуса и Михея. И здесь я говорил со своим сыном.

– Рыжебородый высадился с сорокатысячным войском, – сказал Алексиос. – Мы окружены.

Мой сын смотрел на меня, как на медведя на склоне горы, – испуганно, но толком не понимая, собирается ли зверь напасть. Это зависело от того, подчинится ли он.

– Ты так и не свыкся с этим чудом, Алексиос?

Он явно предпочитал сидеть на этом золотом троне, а не стоять перед ним.

– Сирмяне известны своим колдовством, – ответил он.

– И ты считаешь меня сирмянской подделкой? Подойди ближе.

Он шагнул на помост.

– Еще ближе.

Он подошел достаточно близко, чтобы чувствовать мой запах и видеть пятна на шее.

– Я обмыл твое тело, – сказал мой сын. – И видел, как тебя похоронили.

– А я видел Баладикт. Я помню, где держали мою душу. Представь солнце, возьми от него кусок и переплавь в за́мок. А теперь представь, что этот замок стоит за пределами неба, за пределами рая, в неведомом месте. Ангелы приходили ко мне и рассказывали обо всем, что происходит с империей, с Костани, с тобой. Они изначально намеревались вернуть меня.

Мой сын отвернулся. Конечно, он не рад, что я отобрал у него власть. Если бы мой отец так поступил, я выгрыз бы ему внутренности. Только мой отец никогда не был императором. Я происхожу из не слишком благородного рода и женился на двоюродной сестре бывшего императора, так что хорошо понимаю честолюбивые стремления и ощущаю их острее, чем мой сын, который склонен повиноваться отцу. Я ценил в нем эту черту, но не мог ей восхищаться.

За белыми мраморными столами, которые шах использовал, когда принимал гостей с Запада, собрались полководцы из экскувиторов Алексиоса, паладинов Михея и регулярной армии. Вместе мы обсуждали, как прорвать осаду.

– С рассвета прошло много времени, – заметил я. – Почему они не обстреливают стены?

Командующий тяжелой кавалерией Алексиоса больше походил на статую, чем на человека. Рельефный и жесткий не только телом, но и лицом. Он носил доспехи тяжелее веса среднего мужчины.

– Мы ударили по ним раньше, – сказал он. – Они реагировали медленно. Возможно, у них нет предводителя.

– А разве это не Рыжебородый? – спросил Роун, мой друг детства и верный союзник в любых вопросах, кроме просроченных налогов с его вотчин. Перед смертью я собирался сделать из него пример другим… По правде