Несколько раз мы прятались от отрядов баггара, арабизированного племени, традиционно охотящегося за абд, главным образом за динка, но и за нуер тоже. Мы прятались в траве, он — с автоматом наготове, я — молча, абсолютно равнодушная. Степень опустошенности была столь велика, что во мне просто не оставалось ничего способного реагировать на окружающий мир. Я знаю, что мы перебирались через реки, где в глубоких местах встречались крокодилы и гиппопотамы. Дол был бесстрашным мальчиком, но даже он опасался гиппопотамов, нелепых и забавных с виду животных, которые, однако (вот еще один пример неисповедимости путей Господних), губят гораздо больше африканцев, чем хищные крокодилы. Потом мы перешли вброд очередную реку, шире встречавшихся ранее, и он сказал: это Пибор, его родные края. Теперь на ночь мы останавливались в деревнях, в круглых жилищах динка. Их этикет требует, чтобы гости за трапезой вели беседу, но меня это не волновало, я продолжала молчать.

Между тем обстановка вокруг была безрадостной. Правительство стремилось изгнать динка с нефтеносных земель: их оттесняли на восток, угоняли их скот, вооружали баггара и мурахилин, мусульманское племенное ополчение, бойцы которого захватывали девочек и мальчиков, обращая в рабство. При таких обстоятельствах нашим хозяевам было не до меня, тем паче что я и сама старалась сжаться в комочек и сделаться невидимой, а вот Дола принимали хорошо. Каждый динка в своем роде аристократ, но существуют особо почитаемые роды, и он принадлежал к одному из них, будучи последним потомком по мужской линии Пенг Бионга и святой женщины Атиам. Тогда-то я впервые услышала эту песню.

Во времена Пенг Бионга и Атиам

Никто не счел бы наших коров.

Святые путь указали нам

За реку, в землю сочных лугов.

Но нынче земля та полна греха,

Богатства наши развеялись в пыль,

И духом мы не воспрянем, пока

Атиам и Пенг Бионг из своих могил

Не вернутся к нам.

Трудно сказать, сколько времени продолжался наш путь, припоминаю только, что, по понятиям туземцев, наступил кер, начало сезона дождей, и люди вокруг говорили, что дожди запаздывают. Небо было словно затянуто тонкой, жаркой парниковой пленкой, облака висели на горизонте, и казалось, будто они просто нарисованы на голубом фарфоре небосклона и никогда не подойдут ближе. Чем дольше мы странствовали, тем глубже становилось мое опустошение: все дни оборачивались одним и тем же кошмаром, растянувшимся до бесконечности. Теперь-то я знаю, что Всевышний закалял меня в святом огне, чтобы сделать пригодным инструментом для исполнения Его воли, но тогда это было мне неведомо.

Итак, однажды ночью мы пришли к крытой тростником хижине, какие мальчики сооружают, когда отгоняют стада на летние выпасы, а потом уходят и бросают. Неподалеку нашлось мертвое терновое дерево, мой спутник развел маленький костер из сучьев, мы поели и заснули.

Я проснулась в темноте, хижина была полна дыма, настолько густого, что казалось странным, почему я еще не задохнулась, но в горле у меня не першило, а в центре дымовой завесы светилось яркое, как у сварочного аппарата, пламя. Кроме того, хижина была полным-полна каких-то огромных, нечеловеческого обличья существ, они теснились там, как в переполненном лифте. Я ощущала, как они сгрудились вокруг меня, ощущала не органами чувств, но душой, и весь сонм их восклицал: священна, священна Земля Духа, ибо вся исполнена Его славы!

Теперь представьте себе наихудшее смущение, которое вы когда-либо испытывали в жизни, самый сильный стыд, который, вы знаете, останется с вами до конца ваших дней, и это, наверное, ничто по сравнению с тем, что я испытала тогда. Я упала ничком, зарылась лицом в землю и, обмочившись от ужаса, стала рыть почву ногтями, пока они не обломались, пыталась раздвинуть ее коленями, лишь бы уйти от этого, уйти от света, уйти от Него!

— Нет! Нет! — орала я. — Я слишком грязна, грязна!

Но они держали меня и тянули обратно, а я выла от боли. А потом один из них взял пылающий уголек из костра и вложил его в мой рот (плоть моя горела с ужасающей болью, но не сгорала), и сказано было: «Вот очищение от твоих грехов».

А потом в моей голове отчетливо зазвучал Его тихий голос.

— Кого мне послать и кто пойдет с именем Моим?

И тут я услышала собственный голос, возгласивший громко:

— Я здесь, Господи. Пошли меня.

И молвил Господь: ступай, спаси этот народ, который презираем и поражен бедами, и помоги им понять Мои слова сердцами их, и обрати их, и помоги исцелиться. И поведи их путями праведности от Моего имени, и да станут они великим народом.

Да, вот таков был мой опыт, если можно так выразиться, религиозного избранничества. Впрочем, кто знает, как это происходит в подобных случаях с другими, кого избирает Всевышний? Не исключено, что Исайе тоже пришлось переодеть штаны. Хотя Священное Писание об этом умалчивает.

Остаток ночи тоже был интересным: у меня побывали и Нора, и святая Екатерина Сиенская, и дьявол. Я настолько обрадовалась, увидев Нору снова, что покрыла ее руки и лицо поцелуями, а она сказала: не будь глупой девочкой, разве ты не знаешь, что, если ты любишь кого-то, он живет вечно, и ведь не думала же ты, будто сообщество святых лишь фигура речи? Я удивилась тому, что мой старина сияющий тоже присутствует здесь, на освященном месте. Хотя, с другой стороны, как же ему не быть там, где созидается благо, чтобы попытаться обратить его во зло, мы ведь, на земле, поступаем так же. Помню, он поздравил меня и сказал, что мы с ним теперь работаем в одной команде, а я велела ему умолкнуть и снова вобрала его в себя.

Потом пришло утро, которое я встретила другим человеком, изменившимся настолько, что Дол посмотрел на меня странно. Я ела с аппетитом и гораздо больше, чем в предыдущие дни, ибо была пуста и нуждалась в силах, чтобы исполнять Господню работу. Однако мне хотелось помимо горстки бобовой размазни мяса, на что он ответил, что мяса нет, потому что из-за войны голодные люди опустошили буш. Но стоило нам выйти из хижины, как тростники затрещали и оттуда вышел маленький болотный козел. Я схватила наш автомат и уложила животное с первого же выстрела, освежевала его, и мы развели большой костер и вдоволь наелись мяса. Потом мы собрались в дорогу, прихватив и еды, и терновника для будущих костров. Теперь я не плелась, а задавала темп, да такой, что это изумляло и пугало моего юного спутника.

Увидев его страх, я пояснила, что колдуньей не являюсь, волшбу ночью не творила, но сам Господь (Ньялик, так Его называют на динка) укрепил мой дух, повелев мне освободить Мониянг Пенг от войн и поработителей и вернуть им их бесчисленные стада, как во времена Атиам. Глаза мальчика расширились.

— Но ты же розовая чужеземка! — воскликнул он.

Я указала, что нынче не такая уж розовая, и спросила, кто, по его мнению, спас меня, когда церковь подверглась бомбардировке, и кто послал нам мясо и побудил тебя следовать за мной, как теленок за коровой, в Пиборе?