— Конечно, — сообщила она своей пустой кухне… поначалутёмной, которая тут же стала светлой, едва солнце вышло из-за облака. — ДжимДули полагает сие великим сексом. И в следующий раз это будет моя киска, есликопы не остановят его.

Ты остановишь его, Лизи. Ты.

— Давай без глупостей, дорогая, — сказала она пустой кухнеголосом За-Зы Габор. Вновь используя только правую руку, она открыла шкафчикнад тостером, достала коробочку с пакетиками чая «Липтон» и положила в белыйтаз. Добавила окровавленный вязаный квадрат из кедровой шкатулки доброгомамика, хотя не имела абсолютно никакого понятия, почему она до сих пор носитего с собой. Потом потащилась к лестнице.

А что в этом глупого? Ты остановила Блонди, не так ли? Да,почести достались не тебе, но остановила-то его ты.

— Тогда было по-другому. — Она стояла, глядя на уходящуювверх лестницу, держа под правой рукой белый тазик, прижимая к бедру, чтобыкоробочка с пакетиками чая и вязаный квадрат не вывалились. Лестница уходилавверх миль на восемь. Лизи подумала, что последние ступени, по всейвероятности, прячутся в облаках.

Если тогда всё было иначе, почему ты идёшь наверх?

— Потому что там лежит викодин! — крикнула Лизи пустомудому. — Чёртовы таблетки, которые снимают боль!

Голос произнёс ещё два слова и умолк.

— СОВИСА, любимая — это правильно, — согласилась Лизи. — Вэто надо верить, — и начала долгий медленный подъём по ступеням.

На полпути пологи вернулись, ещё более тёмные, чем прежде, иЛизи уже не сомневалась, что сейчас потеряет сознание. Твердила себе, чтопадать нужно вперёд, на лестницу, а не назад, в пустоту, когда перед глазамивновь прояснилось. Она села, поставив таз на колени, и оставалась в такомположении, с опущенной головой, пока не досчитала до ста, после каждого числапроизнося «Миссисипи». Потом встала и закончила подъём. Второй этаж продувалсяветерком, и там было ещё прохладнее, чем на кухне, но к тому времени, когдаЛизи добралась до верхней лестничной площадки, она обливалась потом. Потнатекал и в резаную рану, которая по диагонали располосовала грудь, так что кболи в глубине прибавилось сводящее с ума поверхностное жжение от соли. И ей сновахотелось пить. Воды жаждало не только горло, но и желудок. Это по крайней мереона могла поправить, и довольно скоро.

Лизи заглянула в спальню для гостей, когда медленным шагомпроходила мимо неё. Спальню отремонтировали после 1996 года (если на то пошло,дважды), но она без труда увидела чёрное кресло-качалку с гербом университетаМэна на спинке, слепой экран телевизора и морозную плёнку на окнах, котораяменяла цвет, отслеживая пляску света на небе…

Забудь, маленькая Лизи, это всё в прошлом.

— Это всё в прошлом, да только точка не поставлена! —раздражённо крикнула она. — В этом вся долбаная проблема!

На это ответа она не услышала, но зато наконец-то добраласьдо своей спальни и смежной с ней ванной, которую Скотт (деликатность неотносилась к его достоинствам) называл «Большая жопатория». Она поставила таз,вытряхнула из стакана две зубные щётки (теперь, увы, обе принадлежали ей) и докраёв наполнила его холодной водой. Жадно выпила, потом улучила мгновение,чтобы посмотреть на себя. В смысле, на своё лицо.

Увиденное не порадовало. Глаза напоминали синие искорки вглубине тёмных пещер. Кожа под ними стала тёмно-коричневой. Нос сместилсявлево. Лизи не думала, что он сломан, но как знать? По крайней мере дышатьчерез него она могла. Под носом запеклась кровь, «обтекая» рот, что справа, чтослева, точно гротескные усы Фу Манчи[96]. «Посмотри, мама, я — байкер», —попыталась сказать она, но не вышло. Да и шутка, если уж на то пошло, былаговняная.

Губы у неё так раздулись, что вывернулись наизнанку, и нараспухшем лице выглядели так, словно она их обиженно надула и теперь ждала, чтоеё пожалеют и поцелуют.

«И я думаю о том, чтобы в таком виде поехать в «Гринлаун»,обиталище знаменитого Хью Олбернесса? Действительно думаю? Очень забавно. Имхватит одного взгляда, чтобы вызвать «скорую помощь» и отправить меня внастоящую больницу, причём в такую, где есть отделение интенсивной терапии».

Ты думаешь совсем не об этом. Ты думаешь…

Но эту мысль она отсекла, вспомнив слова Скотта: «Девяностовосемь процентов того, что происходит в головах людей, совершенно их некасается». Может, они соответствовали действительности, может — нет, но наданный момент она полагала, что заглядывать вперёд ей незачем и лучшее для неё— метод, использованный на лестнице: наклонить голову и сосредоточитьсяисключительно на следующем шаге.

Лизи снова пережила несколько ужасных мгновений, когда никакне могла найти викодин. Уже почти сдалась, решив, что одна из трёх уборщиц,которые побывали в её доме весной, позаимствовала пузырёк, но тут обнаружилаего за мультивитаминами Скотта. И, чудо из чудес, срок использования истекал именнов этом месяце.

— Негоже добру пропадать, — сказала Лизи и одну за другойотправила в рот три таблетки, запив каждую глотком воды. Потом наполнила тазтёплой водой и бросила в неё несколько пакетиков чая. Понаблюдала, как тастановится янтарной, пожала плечами и отправила вслед остальные пакетики. Онилегли на дно таза, под всё более темнеющую воду, и Лизи вспомнила о молодомчеловеке, который сказал: «Немного пощиплет, но помогает действительно оченьхорошо». Случилось это в другой жизни. Теперь ей предстояло убедиться в этомсамой.

С вешалки у раковины она сняла чистое полотенце, опустила втаз, легонько отжала. Что ты делаешь, Лизи? — но ответ был очевиден, не так ли?Она по-прежнему шла по следу, оставленному её мужем. Следу, который уводил впрошлое.

Блузку она скинула на пол, а потом, заранее морщась от боли,приложила смоченное в чае полотенце к груди. Заболело, всё так, но в сравнениис той болью, которую вызвал собственный пот, эта, можно сказать, доставилаудовольствие, какое, скажем, доставляет терпкий эликсир для полоскания рта.

Это сработает. Действительно сработает, Лизи.

Однажды она в это поверила (в какой-то степени), но тогда ейбыло только двадцать два года и хотелось верить во многое. А сейчас она верилав Скотта. И Мальчишечью луну? Да, она полагала, что верила и в это. В мир,который ждал аккурат за следующей дверью и за пурпурным занавесом в её разуме.Вопрос состоял лишь в том, сможет ли попасть туда жена знаменитого писателяпосле того, как он умер, и она оказалась предоставлена самой себе.