– И что? Мне сразу простится все содеянное прежде зло? – хмыкнул насмешливо витязь.

– А это зависит от того, как ты сам свои проступки оцениваешь. Раскаялся или упорствуешь?… Иди, Ханджар, без искреннего покаяния не выстоять тебе в Испытании. Не примет Перун под свое покровительство. Поверь, я знаю…

– Так ведь не признаю я ни Перуна, ни всех остальных ваших небожителей. Напрасно время потрачу.

– Заглянуть к себе в душу никогда не лишне, – наставительно ответил Медведь. – А что до Богов, то важнее, чтоб они на тебя внимание обратили. Ты для них сейчас как дитя новорожденное. Поэтому тебе и прощается многое, но и шалостям детским предел положен. Не упусти свой шанс… Потом спохватишься, да уж поздно будет.

– Добро. – Владивой сделал вид, что его убедили слова харцыза. – До сего дня ты мне ничего плохого не советовал, послушаю и теперь. Поможет, не поможет – хуже точно не станет. Да и каяться мне не в чем… Кроме как в одном. Но тут я уже получил сполна. А просить прощения у жертвы, что после палачом обернулась – глупо. Возмездие свершилось.

– А ты, Ханджар, крепко подумай. Может, не у того прощения просить хочешь? Ты тех вспомни, что сами за себя отомстить уже не могут, ибо нет их больше с нами. Вот с кем говорить надобно…

– Ждислав… – промолвил витязь едва слышно, приближаясь к исполинскому дереву, под огромным шатром раскидистых ветвей которого ночь уже полностью вступила в свои права. – Прости, брат… Мнилось мне, так всем лучше будет, а дальше и сам не знаю. Словно затмение нашло… – донеслось еще до Медведя, а после слова Ханджара слились в неразборчивый шепот.

* * *

Молодой харцыз широко замахнулся, будто собирался колоть дрова, и прыгнул на истоптанную сотнями ног площадку.

Владивой станцевал влево, под руку, одновременно приседая, и с нижнего уровня быстро провел острым лезвием по бедру выставленной ноги противника. Легонько, почти нежно… Но на выбеленной солнцем полотняной штанине ярко заалело и стало стремительно набухать кровавое пятно. Незадачливый соперник охнул, недоуменно поглядел на свою раненую ногу, потом добродушно выругался и, даже не зажимая раны, поковылял к пасущимся невдалеке лошадям…

Если б кто спросил Владивоя, скольких харцызов он уже отправил таким манером за новыми саженцами в течение последних полутора суток, витязь не смог бы ответить. Сначала он пробовал считать всех этих безусых юнцов, что один за другим выходили в круг, но после второго десятка сбился и перестал отвлекаться. Потому что понял – его хотят взять измором. Значит, надо беречь силы… Ведь это только кажется, что мысли вертятся в голове сами по себе, без каких-либо усилий… На самом деле, они и силы расходуют, и внимание рассеивают…

Пока что Испытание проходило без неожиданностей и не требовало от Владивоя чрезмерного напряжения. Все эти юноши умели довольно сносно владеть оружием, но, как только они осознавали, что это не обычный тренировочный бой и противник имеет право не только ранить, а и убивать, парни тотчас теряли всю удаль, забывали науку и начинали почти вслепую размахивать саблей. Обучение – обучением, а умение видеть чужую кровь и не отводить взгляд от пустых глазниц собственной смерти появляется у воина только с опытом…

Закаленные в боях и умудренные жизнью, харцызы не торопились. Давали безусой молодежи испытать себя, а сами присматривались к манере боя витязя, дерзнувшего бросить вызов всему Кошу. Крутили на пальцах седые вислые усы и выжидали того часа, когда у воина устанет рука, а ноги увязнут в сухой земле, словно в трясине. Глаза потеряют зоркость, а во взгляде промелькнет равнодушие – предвестник запредельной усталости, которую не снимает кратковременный отдых, а наоборот, только притупляет сознание, ввергая человека в сомнамбулическое состояние. Когда уже на все наплевать и хочется одного – чтобы мучения поскорее закончились. Пусть даже вместе с жизнью… Но не было в их действиях ни коварности, ни подлого умысла. Просто старых мастеров не удивить умением ловко размахивать оружием, им надо видеть, как витязь покажет себя на пределе человеческих возможностей, а то и за ними. И коль устоит, если сдюжит – вот тогда они вверят ему свои головы и судьбы… Для того Испытание и придумано, чтоб во главе Кара-Кермена стоял воин, умеющий превозмочь себя.

Первые сутки промелькнули достаточно быстро, не оставив каких-либо особых впечатлений.

Владивой помнил только жару и то, как один новик – с виду совершеннейший увалень, показной нерасторопностью сумел притупить его бдительность и дотянулся до левого плеча кончиком сабли. Рана пустяшная, но соленый пот, затекающий в порез, вызывал неприятный зуд и отвлекал.

Ночь принесла витязю долгожданную прохладу и коварные, расплывчатые полутени… В обманчивом свете, отбрасываемом разожженными вокруг кострами, приходилось больше полагаться на чутье и опыт, чем на зрение. Ночью Владивоя зацепили еще несколько раз… Теперь о себе напоминали правая нога и опять левое плечо. Правую руку и опорную ногу витязь тщательно оберегал. От предложения перевязать раны Владивой отказался. Они почти не кровоточили, а тугая повязка могла стеснить движения.

Зато на второй день солнце клонилось к закату так неспешно, будто ему самому захотелось досмотреть, чем все закончится…

* * *

Стоя на коленях, Медведь выбирал из ведерного чана плавающие в уксусно-луковом настое сочные куски мяса, нарезанного большими кубиками, нанизывал их на короткие вертела и укладывал над пышущими жаром углями. По другую сторону костра, свесив ноги в озерцо, сидел Островид, а рядом с ним лежал на животе, уперев подбородок на руки, Владивой.

Вечерняя прохлада и недавняя купель сняли с плеч, а главное – с нижней части туловища, усталость от длинного пути, – и вялотекущий, совершенно ничего не значащий разговор, поддерживаемый ради самого разговора, потихоньку стал приближаться к той теме, ради которой новоиспеченный Хан Кара-Кермена и его есаул прибыли на заимку слепого провидца.

– Так, говоришь, Медведушка, обманом Ханджар тебя победил? – переспросил, посмеиваясь, Островид.

– Ну, да! – возмущенно воскликнул огромный харцыз, на мгновение отрываясь от своего дела. – Как только я шагнул в круг и наставил саблю, этот, с позволения сказать, витязь опустил меч и возмущенно говорит: «Это чем же я тебя, Медведь, так обидел, что ты меня перед всем честным народом унизить решил?» Я, конечно, растерялся, ничего ведь такого не хотел, и переспрашиваю: «Не понял?» Тут он указывает левой рукой мне на… ниже пояса и так ехидно спрашивает: «Тогда почему ты с голым задом на поединок вышел?»

Вновь переживая те события, Медведь аж задохнулся от возмущения.

– Вот скажи, батька: кто бы мог удержаться и не глянуть вниз? То-то же… Но как только я выпустил Ханджара из виду, этот, гм… витязь, шагнул вперед, выбил у меня из рук саблю и тут же ткнул острием меча в грудь. Не сильно, но кровь выступила… И поединок закончился. Так я спрашиваю, разве ж это по-честному? Неужто такой обман может считаться победой?

– Хо-хо-хо… – рассмеялся довольный Островид. – Потешили старика… Хотя, справедливости ради, стоит заметить, что харцыз правильно обижается. Ведь Испытание не обычный бой, где требуется только убить врага. А каким способом – неважно. Главное – результат. Что же ты, Ханджар, не уважил честь нашего Медведушки? Не скрестил с ним крицу?