— Ты только не сердись на меня, Ориана, — продолжала маркиза де Галардон, неизменно жертвовавшая самыми заветными своими мечтами о положении в обществе, — в частности, мечтою, в один прекрасный день поразить весь Париж, — непостижимому, непосредственному, сокровенному наслаждению сказать о человеке что-нибудь неприятное, — говорят, будто Свана нельзя принимать, это правда?

— Но… ведь ты же сама знаешь, что это правда: ты двадцать раз его приглашала, а он к тебе так и не пришел, — ответила принцесса де Лом.

И тут она, отходя от своей оскорбленной родственницы, опять рассмеялась, возмутив тех, кто слушал музыку, но зато обратив на себя внимание маркизы де Сент-Эверт, из вежливости сидевшей у рояля и только сейчас заметившей принцессу. Для маркизы де Сент-Эверт это была приятная неожиданность: она думала, что принцесса де Лом все еще в Германте, ухаживает за больным свекром.

— Как, принцесса, вы здесь?

— Да, я села в уголок и наслаждаюсь музыкой.

— Так вы здесь уже давно?

— Давно, но время пролетело быстро, мне только было скучно без вас.

Маркиза де Сент-Эверт предложила принцессе сесть в ее кресло, но та отказалась:

— Ни за что! Зачем? Мне везде хорошо!

Чтобы показать, как просто себя держат знатные дамы, она умышленно выбрала стульчик без спинки:

— Лучше этого пуфа я ничего бы не могла выбрать. Волей-неволей придется держаться прямо. Ах, Боже мой, я все время тараторю — сейчас на меня будут шикать.

Пианист между тем убыстрил темп, восторг слушателей достиг наивысшего предела, слуга, звеня ложечками, с подносом в руках обносил гостей прохладительными напитками, а маркиза де Сент-Эверт делала ему знак, чтобы он ушел, как она это делала каждую неделю, но еще не было случая, чтобы лакей его заметил. Некая новобрачная, которой внушили, что молодой женщине не подобает иметь скучающий вид, улыбалась будто бы от упоения и искала глазами хозяйку дома, чтобы взглядом засвидетельствовать ей свою признательность за то, что хозяйка, устраивая такой праздник искусства, «не забыла о ней». Тем не менее она хоть и спокойнее, чем виконтесса де Франкто, а все же с некоторой тревогой следила за игрой, но только тревожилась она не за пианиста, а за рояль: качавшаяся на нем при каждом фортиссимо свеча грозила если не поджечь абажур, то, во всяком случае, закапать стеарином палисандровое дерево. В конце концов гостья не выдержала и, взбежав по двум ступенькам на возвышение, где стоял рояль, быстрым движением сняла розетку. Но как только ее пальцы дотронулись до розетки, прозвучал последний аккорд, вещь была сыграна, и пианист встал. Всем понравилась смелость молодой женщины, на секунду нечаянно столкнувшейся с пианистом.

— Вы обратили внимание, принцесса, на эту особу? — спросил принцессу де Лом генерал де Фробервиль, подошедший к ней поздороваться, когда маркиза де Сент-Эверт временно покинула ее. — Любопытно! Она кто, музыкантша?

— Нет, это маркиза де Говожо-младшая, — рассеянно ответила принцесса, но потом вдруг оживилась. — Я это говорю с чужих слов и даже не имею понятия, с чьих именно: кто-то сзади меня сказал, что это соседи по имению маркизы де Сент-Эверт, но я не думаю, чтобы они с кем-нибудь были здесь знакомы. Должно быть, они «из деревни»! Впрочем, не знаю, как чувствуете себя в этом блестящем обществе вы, а мне даже фамилии этих ископаемых неизвестны. Если они не на вечере у маркизы де Сент-Эверт, то как они, по-вашему, проводят время? Скорее всего, маркиза заказала их вместе с музыкантами, стульями и прохладительными напитками. Согласитесь, что все эти «от Белуара»просто великолепны. Как ей не надоест каждую неделю нанимать этих статистов? Непостижимо!

— Но ведь род Говожо — знатный, старинный род, — возразил генерал.

— Хоть он и старинный, — сухо заметила принцесса, — но, во всяком случае, неблагозвучный, — прибавила она, выделив слово «неблагозвучный», как бы поставив его в кавычках: это несколько аффектированная речь была свойственна кружку Германтов.

— Вы находите? Но она — дуся, — заметил генерал, по-прежнему следивший глазами за маркизой. — Вы со мной не согласны, принцесса?

— Уж очень она любит выставлять себя напоказ; когда так ведет себя молодая женщина, то, по-моему, это неприятно, а ведь она, я думаю, в дочки мне годится, — ответила принцесса де Лом (так выражаться было принято и у Галардонов и у Германтов).

Заметив, что генерал де Фробервиль все еще смотрит на маркизу де Говожо, принцесса, отчасти по злобе к ней, отчасти из любезности по отношению к Фробервилю, продолжала:

— Это должно быть неприятно… ее мужу! Мне жаль, что я с ней не знакома, — она, как видно, затронула ваше сердце, я бы вас представила ей, — сказала принцесса, хотя, будь она с ней знакома, она, вероятно, и не подумала бы представлять ей генерала. — А теперь я с вами попрощаюсь: сегодня день рождения моей подруги, и мне надо поздравить ее, — проговорила она просто и искренне, низводя светское сборище, куда она теперь направлялась, до степени обыкновенной, скучной церемонии, обязательной и в то же время трогательной. — А потом, я там встречусь с Базеном, — я поехала сюда, а он — к своим друзьям, вы их, наверно, знаете, фамилия этих принцев напоминает название моста: Иенские.

— Еще раньше, принцесса, так называлась победа, — заметил генерал. — Конечно, для такого старого вояки, как я, — продолжал он, вынимая и протирая монокль с видом человека, перебинтовывающего рану, так что принцесса невольно отвела глаза, — знать эпохи Империи — это нечто совсем другое, но в конце концов, какова бы она ни была, для меня она по-своему прекрасна: эти люди в большинстве своем сражались как герои.

— Поверьте, что я глубоко уважаю героев, — с легкой иронией заговорила принцесса, — я не хожу с Базеном к принцессе Иенской совсем по другой причине — просто потому, что я с ней не знакома. Базен их знает, он их любит. О нет, не подумайте чего-нибудь такого, это не флирт, тут мне не из-за чего устраивать сцены! А впрочем, устраивай не устраивай, толк один! — сказала она печально: ни для кого не являлось тайной, что принц де Лом, женившись на своей обворожительной кузине, тут же начал направо и налево изменять ей. — Во всяком случае, тут не то: с этими людьми он знаком давно, у них он как рыба в воде, эту дружбу я вполне одобряю. Но мне, право же, достаточно его рассказов об их доме… Можете себе представить: вся мебель у них в стиле «ампир»!

— Но ведь это понятно, принцесса: обстановка перешла к ним по наследству от дедушки и бабушки.

— Очень может быть, и все-таки это безобразие. Я же не говорю, что у всех непременно должны быть красивые вещи, но это не значит, что нужно держать в доме всякую дрянь. Как хотите, но я не знаю ничего более пошлого, более мещанского, чем этот ужасный стиль, чем эти комоды с лебедями, как на ваннах.

— А по-моему, у них есть и хорошие вещи; у них должен быть знаменитый мозаичный стол, на котором был подписан договор…

— Да я вовсе не отрицаю, что у них есть вещи, интересные с исторической точки зрения. Но это некрасиво… потому что это ужасно! У меня у самой есть такие вещи — они достались Базену по наследству от Монтескью. Но они валяются на чердаках в Германте, и там их никто не видит. Но не в этом дело: я полетела бы к ним с Базеном, я провела бы с ними время среди их сфинксов и среди всей их меди, если б я была с ними знакома, но… я не знакома с ними! В детстве я только и слышала, что ходить в гости к незнакомым людям неприлично, — проговорила она тоном маленькой девочки. — Ну вот я и веду себя, как меня учили. Представляете себе, как вытянулись бы лица у этих почтенных людей при виде входящей к ним незнакомки? Думаю, что они встретили бы меня очень неласково! — заключила принцесса.