других лиц, которые бы подтверждали или опровергали объяснения подсудимого, по делу нет, кроме одного секунданта его, поручика Столыпина. – Сам Барон де-Барант, по предании Лермантова суду, выехал за границу, и как он, так и бывший со стороны его секундантом Граф д’Англес – остались не спрошены; а других, которые бы были свидетелями ссоры их в доме Графини Лаваль, – не открыто. Поручик же Столыпин отзываясь, что и его при ссоре не было, показал однакож об ней, по рассказам Лермантова, согласно с его объяснениями. – О самой дуэли Столыпин отвечал точно то же, что показал и Лермантов отзываясь, что куда направлен был пистолет Лермантова при выстреле: в противника ли его, или в сторону, он определить не может, но утверждает, что Лермантов стрелял, не целясь.

Что же касается до собственного участия в сем деле поручика Столыпина, то он еще прежде, нежели Лермантов открыл, что он был секундантом, принес повинную в этом шефу жандармов, и как ему, так и в военном суде объяснил, что Лермантов пригласил его быть секундантом на балу же у Графини Лаваль и он Столыпин, находя неприличным для чести офицера отказаться, равно как и объявить этой тайны, был в необходимости принять такое приглашениею – Хотя же к примирению Лермантова с де-Барантом приняты были меры, но остались без успеха, потому что Барант требовал от Лермантова извинений, от которых сей отказался.

Сверх сего, во время производства суда, подсудимый Лермантов, узнав, что Барон де-Барант распускал слухи о несправедливости показания его, что он выстрелил при дуэли в сторону, – пригласил его чрез неслужащего Дворянина Графа Браницкого 2-го к себе на Арсенальную гоубтвахту, на которой содержался, 22-го марта вечером в 8-мь часов, и вышедши к нему без дозволения караульного офицера в коридор под предлогом естестественной надобности, объяснялся там с де-Барантом по сему предмету и, как сам сознался, предлагал ему, по освобождении из под ареста, снова с ним стреляться; но Барант, довольствуясь его объяснением, вызова не принял.

В карауле на Арсенальной гоубтвахте 22 марта стоял прикомандированный к Гвардейскому экипажу, 28-го Экипажа Мичман Кригер, который, равно и нижние чины, бывшие в карауле, отозвались, что выхода Поручика Лермантова в коридор и объяснения его с иностранцем де-Барантом, они не заметили.

По сим обстоятельствам Генерал-Аудиториат признает подсудимого Поручика Лермантова по собственному его сознанию виновным в том, что он приняв от французского подданного Барона де-Баранта вызов, имея с ним 18-го февраля сего года дуэль на шпагах и пистолетах, на которой от шпаги получил в грудь легкую рану, а из пистолета, когда противник его сделал промах, выстрелил в сторону. – Потом отправившись в полк, скрывал о сем происшествии, доколе сведение о том не дошло до начальства стороною; а во время содержания под арестом, узнав, что де-Барант распускает слухи о несправедливости того, что он выстрелил при дуэли в сторону, пригласил его к себе на арсенальную гоубтвахту, на которой содержался, и вышедши к нему вечером в коридор, тайно от караульного офицера, объяснялся о сем с Барантом и снова предлагал ему дуэль, по освобождении из под ареста.

За сии противозаконные поступки, Генерал-Аудиториат, руководствуясь Свода военных постановлений, Военно-уголовного Устава книги 1-й ст. 392 и 393-й, полагает, лишив его Лермантова чинов и дворянского достоинства, написать в рядовые. – Но принимая в уважение во первых причины, вынудившие подсудимого принять вызов к дуэли, на которую он вышел не по одному личному неудовольствию с Бароном де-Барантом, но более из желания поддержать честь Русского офицера, во вторых то, что дуэль эта не имела никаких вредных последствий; в третьих, поступок Лермантова во время дуэли, на которой он, после сделанного де-Барантом промаха из пистолета, выстрелил в сторону, в явное доказательство, что он не жаждал крови противника, и наконец засвидетельствование начальства об усердной Лермантова службе, повергает участь подсудимого на Всемилостивейшее Его Императорского Величества воззрение, всеподданнейше ходатайствуя о смягчении определяемого ему по законам наказания, тем, чтобы вменив ему Лермантову содержание под арестом с 10-го прошедшего Марта, выдержать его еще под оным в крепости на гоубтвахте три месяца[414] и потом выписать в один из Армейских полков тем же чином.

Поступки уволенного от службы из Лейб-Гвардии Гусарского полка Поручика Столыпина, бывшего секундантом при дуэли со стороны Поручика Лермантова, равно и Дворянина Графа Браницкого 2-го, приглашавшего Барона де-Баранта к тайному свиданию с подсудимым во время содержания его на Арсенальной гоубтвахте, – предоставить рассмотрению Гражданского Начальства.

Прикомандированному к Гвардейскому экипажу, Мичману 28-го Флотского Экипажа Кригеру, за допущение во время бытности 22 Марта на Арсенальной гоубтвахте в карауле, иметь подсудимому свидание с де-Барантом, во уважение молодых его лет и неопытности, согласно с мнением Его Высочества Командира Гвардейского Корпуса, вменить в наказание содержание под арестом, не лишая его сим штрафом прав и преимуществ, прежнею службою приобретенных; а бывшему тогда дежурным по караулам Капитан-Лейтенанту Гвардейского Экипажа Эссену за допущение такого беспорядка на Арсенальной гоубтвахте, объявить замечание.

Заключение сие подвергнуть на Высочайшее Его Императорского Величества благоусмотрение.

[Следуют подписи][415]На обертке же, в которой представлен был доклад, собственною же Его Величества рукою приписано: «исполнить сегодниже» Верно: Столоначальник Травинский

Его императорское величество в присутствии своем в СПБ апреля 13 дня 1840 соизволил отдать следующий

ПРИКАЗ

ПО КАВАЛЕРИИ:

переводятся:

лейб-гвардии Гусарского полка поручик Лермантов в Тенгинский пехотный полк тем же чином…

Подписал: военный министр генерал-адъютант граф Чернышев[416].

[Апрель, 1840]

Ваше Императорское Высочество! Признавая в полной мере вину мою и с благоговением покоряясь наказанию, возложенному на меня Его Императорским Величеством, я был ободрен до сих пор надеждой иметь возможность усердною службой загладить мой проступок, но, получив приказание явиться к господину генерал-адъютанту графу Бенкендорфу, я из слов его сиятельства увидел, что на мне лежит еще обвинение в ложном показании, самое тяжкое, какому может подвергнуться человек, дорожащий своей честью.

Граф Бенкендорф предлагал мне написать письмо к Баранту, в котором бы я просил извиненья в том, что несправедливо показал в суде, что выстрелил на воздух[417]. Я не мог на то согласиться, ибо это было бы против моей совести; но теперь мысль, что Его Императорское Величество и Ваше Императорское Высочество, может быть, разделяете сомнение в истине слов моих, мысль эта столь невыносима, что я решился обратиться к Вашему Императорскому Высочеству, зная великодушие и справедливость Вашу и будучи уже не раз облагодетельствован Вами, и просить Вас защитить и оправдать меня во мнении Его Императорского Величества, ибо в противном случае теряю невинно и невозвратно имя благородного