В феврале 1972-го президент Никсон посетил Китай. Это был исторический визит, первый визит американского президента в КНР после революции. Этот визит свидетельствовал о том, что и другие американцы могут посетить эту страну, которая в целом была для них закрыта, начиная с 1930-х, когда Милдред, погрузив свои китайские побрякушки в поезд, уехала из страны через Маньчжурию. 20 июля, за две недели до смерти Пола Гудмана, Сьюзен получила приглашение 25 августа отбыть в КНР и провести там три недели. Сразу же после получения приглашения Сьюзен начала записывать разные идеи.

Она сделала наброски сценария фильма, продюсером которого могла бы выступить Николь. Это была картина об американской паре, проживавшей в Китае вместе со своей дочерью (саму Сьюзен родители в Китай не взяли). Проект «не взлетел», точно так же, как и не получилось эссе «Записки о конце культурной революции», к которому она провела большую подготовительную работу. В набросках этого эссе Зонтаг назвала «поездку в Китай» одной из «двух корневых метафор моей жизни» (второй метафорой была «пустыня», которой она описывала свое детство и нынешнее состояние)[850]. В других набросках она писала: «Всю жизнь меня преследовали три темы – Китай, женщины, фрики»[851].

Поездку сначала отменили, потом перенесли даты, потом снова отменили, но «кабинетное» изучение Китая вылилось в один из ее лучших рассказов «Проект поездки в Китай», напечатанный в апреле 73-го в журнале Atlantic. В этом рассказе проявились многие лучшие особенности ее творчества – «студенческие» списки, умение подобрать правильную цитату, личный и сердечный тон повествования и юмор. Все эти черты присутствовали в записях в ее дневниках, но исчезли из печатных материалов, вышедших после эссе «Записки о кэмпе».

Ее зачали в Китае: «Зачатие и до зачатия», – писала она.

«Какое представление этой поездки у меня может быть до ее начала? Путешествие за поиском политического смысла?»[852]

Описывая все то, что для нее значил Китай, Зонтаг подчеркивала, что ее Китай не имеет ничего общего с Китаем настоящим. В школе ей «казалось, что выдумка о Китае была вполне правдоподобной… самым важным было то, что мне пришлось убедить одноклассников в том, что Китай действительно существует». Она перечислила возможности написания книги о Китае, после чего заметила: «Может, я напишу книгу о поездке в Китай до того, как туда съезжу».

В дневнике Зонтаг писала:

«Я написала историю, начинавшуюся словами «Я еду в Китай» именно потому, что считала, что туда не поеду. Я решила дать слово четырехлетней, потому что 39-летней так и не удастся узнать о маоизме и культурной революции. (Потом, конечно, в январе я поехала, но поехала-то 39-летняя, а вот 4-летняя не соизволила присоединиться. Может, потому, что она уже все высказала? Нет, – она, наверное, никогда бы не поехала, – потому что настоящий Китай не имеет и не имел ничего общего с ее Китаем)»[853].

Это было важное наблюдение. Раньше слабостью тревел-статей Зонтаг была неспособность отличить фантазию от реальности. Именно от этого и страдало эссе о Вьетнаме – от противоречия между реальным Вьетнамом и страной, которую она знала по фотографиям, по метафорам, изображениям Вьетнама. Оказалось, что Китай в ее голове был интереснее Китая, который она, в конце концов, посетила в январе 1973-го, когда ей исполнилось 40 лет. Во время поездки она, как примерная ученица, записывала банальности, которые ей сообщали гиды:

«У нас всего несколько государственных тракторных заводов – в Шанхае, Пекине + Байлуне и Тяньцзине. В более чем 95 % провинций есть свои фабрики по производству + починке собственной техники»[854].

Эти фабрики мало отличаются от «токарных станков и отбойных молотков и сварочных аппаратов», о которых она писала в эссе о Северном Вьетнаме. Она отмечала реакцию иностранцев – членов ее тургруппы и их «снисходительные замечания» со скептицизмом, с которым до этого она не писала ни о Кубе, ни о Северном Вьетнаме.

«О, какая красота!» (по поводу катастрофически бедной деревни)

Капа, в пекинской опере: «Зрители лучше самой оперы. Посмотри, как бедно они одеты! Просто фантастика!»

По поводу Запретного города и Большой пагоды диких гусей: «Глянь. Это же просто монументально».

Трогательно, что американцы, живущие в свободном обществе, не могут себе представить диктатуру и военизированное общество. Они не замечают признаков этих явлений. Солдат с примкнутым к винтовке штыком у входа в гостиницу в Сиане… «Это швейцар». Я задумчиво молчу. Чу объясняет: «Охранник здесь, потому что это государственное здание»… «А, ну понятно»[855].

Эти замечания зачастую касаются вопросов эстетики. Она планировала написать книгу об организованных турах по коммунистическим странам и о том, что там туристам показывают, но так и не написала. Тем не менее Сьюзен не до конца избавилась от старых привычек. Она с восторгом рассказывала о минимальном количестве автомобилей на улицах, что было «прекрасно с экологической точки зрения. Мне сказали, что только 1 % населения может позволить себе автомобиль, поэтому их и нет». Но когда ее спросили о том, было бы хорошо, если бы у каждого человека был автомобиль, она отвечала: «О, конечно!»[856]

Но Зонтаг не упоминает о том, как именно надо это сделать[857]. Так же, как и не упоминает ни о закрытии китайских университетов и школ, ни об уничтожении музеев и библиотек, осквернении храмов и монастырей и убийстве сотен тысяч людей в годы культурной революции. Возможно, что, как и во Вьетнаме, где она не знала о существовании тюрьмы с американскими военнопленными поблизости от своего отеля, в Китае было непросто узнать правду. В эпоху «туристических туров» и контроля над медиа она могла и не догадываться о размерах катастрофы.

После Китая она уже во второй раз посетила Вьетнам. Шли переговоры о публикации эссе «Поездка в Ханой» на вьетнамском языке. Зонтаг написала короткое вступление к изданию, которое во Вьетнаме так и не было опубликовано. Скорее всего, цензорам и редакторам не понравилось высказанное в нем признание Сьюзен о том, что она не понимает этой страны и хочет вернуться в привычное, более сложное общество.