— Я не хочу говорить об этом, — сказал он. — Вы не обидитесь?

— Явный признак того, что случившееся стоит обсудить.

— Не нужно, Лиота. Сегодня я не в настроении. Вы идете в магазин?

— Я забыла, что сегодня среда.

— Вы хотите, чтобы я пришел в другой день?

— Нет. Мне нужно кое-что купить ко Дню благодарения. — Она не могла рисковать. Вдруг Эйлинора приедет и не застанет ее дома. Но Корбана нельзя отпускать в таком подавленном настроении, нужно снять камень с его души. Пусть даже он сам так не считает.

— Я напишу, что нужно купить, и дам деньги. Сегодня вы сами сделаете покупки вместо меня. Что думаете по этому поводу?

— Хорошо.

— Вы не потеряли ключ от моего дома?

— Нет. А вы уверены, что хотите оставить его мне?

— Я уверена, что вы не проберетесь в мой дом под покровом ночи и не обворуете меня. Кроме того, я делаю это из предосторожности. Вдруг я потеряю сознание и упаду, а вы не сможете войти в дом и поднять меня с пола.

Эти слова не вызвали у него удивления.

Не прошло и получаса после ухода Корбана, как приехала Эйлинора.

Господи, Господи, помоги мне достучаться до моей дочери. Помоги мне…

Лиота открыла дверь.

— Здравствуй, Эйлинора. Рада тебя видеть.

— А что, у меня был выбор? — воскликнула Нора, не успев закрыть за собой дверь. — Мы вполне могли бы все решить по телефону. — Она вошла и стала оглядывать комнату, избегая смотреть матери в глаза. Лицо у нее сделалось каменным, словно увиденное воскресило все неприятные воспоминания. Увидев Барнаби, она поморщилась.

— Попугай?

— Энни говорит, что это лори ее подруги Сьюзен Картер. У него было сильное нервное потрясение, после которого ему понадобились тишина и покой. Эта птичка стоит пятьсот долларов. Представляешь? Сьюзен отдал его один полицейский. Может, присядешь, а я приготовлю тебе кофе?

— Я не хочу кофе.

— Чаю?

— Ни чаю, ни воды, ничего. У меня нет времени.

Лиота устроилась в кресле-качалке и стала смотреть на дочь. Эйлинора присела на краешек дивана. С элегантными серыми брюками, белой шелковой блузкой и черным пиджаком дочери хорошо сочетались золотые серьги и цепочка, к которым идеально подходили серые кожаные туфли-лодочки с коричневой отделкой и серая сумочка, висевшая у нее на плече. Руки с идеально наманикюренными ноготками она положила себе на колени.

Лиота понимала, что если она скажет хоть одно неверное слово, дочь вскочит с дивана и умчится прочь.

— Как я рада видеть тебя, дорогая. У тебя новая стрижка? — Теперь волосы Норы стали короче, они едва доходили до мочек ушей и были на концах слегка подвиты.

— Наверное, тебе не нравится, как я подстриглась.

— Напротив, очень нравится. Волосы очень мило обрамляют твое лицо. — У ее дочери всегда было великолепное чувство стиля.

— Спасибо, — с легкой улыбкой ответила Нора. — Я пришла к тебе, чтобы обсудить предстоящий День благодарения.

— Мы уже пригласили Джорджа и Дженни с детьми. Дженни заверила меня, что они обязательно приедут. Она обещала привезти пирогов. Ты тоже можешь что-нибудь приготовить, если захочешь, хотя это вовсе не обязательно. Энни собирается поставить угощение вон там, на буфете. Каждый сможет брать все, что захочет. Для Мици и Маршалла мы поставим столик в углу, а взрослые разместятся в столовой.

— Но за столом мало места.

— Все усядутся, если мы раздвинем стол. В спальне, в шкафу, хранятся несколько дополнительных секций.

— У тебя нет денег на главное украшение стола.

— Зато у меня есть сад.

— Да. У тебя есть сад. Как я могла забыть? — Нора обиженно поджала губы, а мать промолчала. — Было бы проще и лучше, если бы мы отметили День благодарения в моем доме.

— Здесь уже много лет не справляли этот праздник, Эйлинора.

— Ты никогда не отмечала его, мама. Ни разу, насколько я помню. Бабушка Элен — другое дело, потому что это был ее дом, а не наш. Она и угощение готовила сама.

— Как это делаешь ты.

Эйлинора вздернула подбородок:

— Я очень люблю готовить для своей семьи.

— Наверное, так же, как бабушка Рейнхардт.

Эйлинора помолчала пару минут. Лиота чувствовала, как в ней закипает обила, и испугалась, что это чувство захлестнет ее.

— Энни не умеет готовить, — выложила свой последний козырь Нора.

— Ты очень удивишься, когда узнаешь, что умеет.

— Думаю, скорее изумлюсь. Это будет ужасно, ты же сама знаешь. Ты хочешь увидеть ее унижение?

— Это может случиться только в случае твоего вмешательства.

— То есть если все пойдет не так, ты обвинишь меня?

— Никто никогда не возлагал вину на тебя, Эйлинора. — Лиота задержала дыхание на пару секунд, а потом все-таки высказала то, что давно хотела сказать. — Это я всегда была козлом отпущения.

— Ну, просто замечательно, мама. Ты всегда уходила, когда хотела. Разве ты помнила о нас? У тебя было двое детей. Но когда ты переехала в дом дедушки Рейнхардта, то стала оставлять нас с бабушкой и уходить. Ты жила в свое удовольствие. Даже когда ты была дома, тебя больше интересовал сад, чем я или Джордж!

— Ты не имеешь понятия о том, что происходило…

— Ничто не заставило бы меня отказаться от моих детей. Я всегда была с ними. С самого их рождения я старалась, чтобы у них был дом.

— И ты считаешь себя лучшей матерью, чем я?

— Да! — В глазах Эйлиноры заблестели злые слезы. — Да, считаю. Ты и понятия не имела, что значит быть матерью.

Сердце Лиоты сжалось, когда она заглянула в глаза Эйлиноры. Как могло случиться, что они дошли до такого непонимания? Естественно, эта ярость родилась из огромной обиды. Но как достучаться до сердца дочери? Как убедить ее, что все это время она была любима? Лиота всегда делала то, что казалось ей правильным… что она должна была делать. Не выдержав пристального взгляда матери, Эйлинора закрыла глаза, словно ей было невыносимо все это.

— Ты хоть имеешь понятие, как это было ужасно, мама?

— Нет. Расскажи мне. — Ее дочь знала лишь то, что это было ужасно для нее самой.

Эйлинора с отчаянием посмотрела на мать:

— Зачем? Чтобы ты еще раз попросила у меня прощения?

У Лиоты не было времени препираться, кто из прав, и кто виноват.

— Сколько должно пройти лет, — нетерпеливо проговорила она, — чтобы ты, наконец, решила жить сегодняшним днем, а не копаться в прошлом?