– Квири, твой брат жив, и, пока он жив, у вас есть долг, который вы, как и я, должны исполнить. Он даст жизнь твоим яйцам, и у тебя появятся три детёныша, которых ты будешь греть своими задними лапами. Иди снова к Красной горе и найди его там!

Джиота защёлкнула кандалы на запястьях и заняла место у стены. Я оставила её, хотя скорбели даже мои кости, и вернулась на равнины Нуру, чтобы найти там синий хохолок брата и выполнить наказ матери, как поступают хорошие дети.

Было ещё темно. Небо тяжело нависало, будто шатёр кочевника, освещённый звёздами и обдуваемый тихими ветрами. Голова мальчика лежала на коленях у девочки – поначалу он решил, что проявил храбрость, когда прилёг так, но она не стала возражать и робко взъерошила его волосы.

– Этой ночью я буду умнее, – прошептал он, – и меня не поймают.

Девочка рассмеялась – и словно дождь зашелестел в листве пальм.

– Я не шучу! Я не позволю тебе удерживать меня до той поры, когда свет разобьет небо, точно кувшин! Уйду сейчас, когда звёзды горят ярко, и вернусь к кузнецу. Динарзад ничего не узнает, и завтра я смогу прийти раньше.

Счастливый мальчик побежал мимо величественных рядов кипарисов – обратно к минаретам дворца, что тянулись к тёмному небу, как вторая древесная роща.

Но на следующий вечер мальчик не бродил свободно в Саду, а свернулся в углу стойла, очень расстроенный. Он хмурился, подтянув колени к подбородку. Долго так лежал, а потом увидел, что кто-то пробирается через тайную дверь и тянется к нему. Это была девочка – соломинки украсили её чёрные волосы, будто золотая корона. Он вздрогнул от радости и нетерпеливо помог ей выбраться из тайного хода в стойло.

– Не такой я умный, как мне казалось, – признался он. – Динарзад ничего не обнаружила, но толстая повариха заметила, как я возвращаюсь, и поклялась, что всё расскажет, если хоть раз застигнет меня снаружи. Я не мог решиться – идти или нет… Я пытался думать, пытался быть храбрым, как Сигрида на пиратском корабле, отправиться к Грифону во что бы то ни стало. Но я не смог.

Мальчик покраснел, хотя ненавидел краснеть.

– Неважно. Тебя легко разыскать, – прошептала девочка, улыбаясь краешками рта. Двое устроились в углу стойла, где гнедой фыркал и переступал с ноги на ногу, обнюхивая лизунец.

– Итак, белая Грифоница долго была в унынии после того, как Джиота избрала стену, – начала она. Её голос звучал ритмично, как череда порывов ветра во время летнего шторма. – Она не могла утешиться и летала кругами вокруг Базилики, скорбно крича, словно альбатрос. Эти звуки, хоть и не такие пронзительные, как крики его матери когда-то, лёгким ветром доносило до красных пиков Нуру, где Джин Синий Грифон слышал год за годом эхо тоски своей сестры. Поэтому, когда одноног забрался на его спину, чтобы отправиться назад, в Шадукиам, Джин был рад, потому что под Куполом роз его ждали два существа, которых он любил больше всех на свете.

Я не знала, что вскоре увижу брата, но что-то в моём львином сердце проснулось и заметалось на мягких лапах. Что-то в моём орлином сердце встрепенулось и попыталось взлететь. За много дней до того, как его бирюзовые крылья возникли смазанным пятном в небе, я ждала, хотя и сама не понимала чего.

И вот он пришел, неся на спине уродливое создание. Мы стояли вместе перед Базиликой, перед изогнутыми корнями дверной арки, возвышавшейся над прихожанами, которые были так хорошо воспитаны, что, входя и выходя из святого места, притворялись, будто не замечают двух монстров. Монстры были частью другого Шадукиама, города теней, чьё святилище находилось за церковью, в теле странного создания, лишенного рта. Благочестивые шадукиамцы отлично умели игнорировать другой город.

Существо, которое я разглядела, выбралось из перьев моего брата и оказалось одноногом с невпечатляющей ступней; он робко стоял поодаль, пока Джин прижимал свою голову к моей, и мы в тишине обнюхивали друг друга, гладили шеи клювами и закрывали глаза, ощущая знакомый запах. Непрошеные, низкие и неразборчивые крики вырвались из наших глоток, что так долго были в разлуке. Уродливый одноног демонстративно кашлянул. Не глядя на него, Джин рявкнул:

– Иди, одноног. Приведи женщину И ко мне в полночь, и я всё сделаю.

Он не отрывал глаз от меня. А маленький человек запрыгал прочь.

– Джиота мне больше не мать, – хрипло проговорила я: печаль из-за случившегося по-прежнему наполовину лишала меня голоса. Джин пожал лазурными плечами.

– Она никогда не была ею на самом деле, сестра моя. Не проси у неё слишком многого.

– Ты не видел, что она с собой сделала! Иди и посмотри, как она сидит в грязи и отбросах, будто нищенка! Иди и попроси предсказать тебе будущее… Это всё, чем она сейчас занимается, как глупая цыганка, смотрящая на Звёзды в поисках знамений!

Мы пошли к ней вместе. О воссоединениях рассказывать утомительно, они что-то значат лишь для воссоединившихся. Сложное объятие двух гигантов и худенького создания, одетого в собственные волосы, – вещь слишком деликатная и хрупкая, чтобы её описывать. Мы любили её и всё ещё любим. Мы держали её между нами, как цыплёнка. Глядя на нас снизу вверх, Джиота разделила волосы на животе, чтобы заговорить.

– Знаю, вы не хотите это слышать, но время пришло… Яйца надо высидеть, а мой милый синий мальчик не переживёт эту ночь.

Джин не вздрогнул, а нежно провёл по щеке Джиоты длинным чернильно-синим маховым пером. Я же застыла от ужаса.

– Я бы хотел прийти сюда, просто чтобы повидаться с тобой, Квири, – прошептал он, – но я здесь ради Культяпки и должен этой ночью совершить убийство. А за убийство надо платить. Мы платим за Грифонов, которые убивали лошадей и аримаспов, они – за Грифонов, которых убили сами.

– Летите в небо, – торопливо проговорила Джиота хриплым голосом. – Называйте их моими внуками, пусть так… Но они должны родиться. Никто другой не может её оплодотворить.

Она выбралась из наших объятий и, вновь прижавшись к стене, отвернулась, прижимая пальцы к губам и что-то негромко бормоча. Джин устремил на меня спокойный взгляд – не знаю, был в нём стыд, радость или отчаяние. Но он поднялся в небо, лишь раз взмахнув крыльями, и я последовала за ним.

Разве я могу рассказать, как спариваются Грифоны? Мы не птицы и не кошки, но взмываем по спирали к брюхам облаков, как птицы, а кусаем друг друга за горло и плечи, будто кошки. Никто не говорил нам, что делать, и никто не запрещал. Наши глаза сверкали золотом и тьмой, шерсть вставала дыбом, перья топорщились. Мы рявкали друг на друга, и рычание рождалось глубоко в нашей груди. Мы боролись в воздухе, как ангелы, кружились ослепляющим вихрем небесной синевы и белизны. Он вонзил свои зубы мне в загривок, и мой крик был подобен звуку разбитого колокола. И мы плакали, когда под солнцем и тысячами роз Шадукиама свершилось наше соитие.