— Мэм, мне кажется, вы несколько увлекаетесь.

Но Надин уже не слушала его, спеша излить все, чем кипела:

— А Хантсвилл? Кто взял Хантсвилл?.. Если б Восьмая бригада действительно была распущена и деморализована, как это утверждают, если бы мой муж действительно был таким недостойным командиром, как же тогда сумел он одержать такую блестящую — да, я смело так говорю! — блестящую победу?.. Герой Хантсвилла! Вот как называют полковника Джона Турчина!

— Герой Хантсвилла? — переспросил, пряча очки в футляр, президент.

— Да!

Линкольн призадумался, отвесив нижнюю губу, отрешенный, прищуренный взгляд был устремлен на широкое окно, раскрытое в сияющую, белооблачную голубизну.

— Конечно, у суда тоже бывает разный подход, — медленно заговорил он после молчанья. — Помню, будучи адвокатом, знавал я одного судью, строгого законника и формалиста. Он готов был повесить человека за то, что тот сморкался на улице, но мог отменить приговор, если ему не удавалось установить, какой рукой сморкался подсудимый, правой или левой...

Но Надин не ответила улыбкой ни на грубоватый анекдот, ни на сопровождавший его глухой смешок:

— Простите, мистер президент, дело совсем не в формализме судей! — перебила она с живостью. — Подоплека приговора совсем другая.

— Какая же?

— А та, что мой муж противник рабства не на словах, а на деле. Мой муж настоящий аболиционист и не скрывает этого.

Линкольн ничего не ответил. Рассеянно опять поглядел на окно, откуда снова донесся пьяный голос: «Покажите мне старину Эйба!» Задумался. Надин ждала, что он теперь скажет, сердце падало, падало... Вдруг президент с силой опустил ладонь на бумаги, лежащие перед ним.

— Ладно, мэм, я займусь этим делом!

Поднялся из-за стола во весь свой огромный рост — беседа завершена. Поднялась и просиявшая Надин.

— Не волнуйтесь, дитя мое, я думаю, все уладится, — с доброй улыбкой сказал президент. Стянутая черной митенкой женская ручка очутилась в мужской руке, и эта могучая лапища лесоруба из Индианы пожала ее с такой осторожностью, как будто боялась раздавить.

Счастливая, не чуя под собой ног, летела Надин по дворцовым коврам. «Все уладится! — пела у нее душа. — Я думаю, все уладится...» Ее переполняла горячая признательность к этому человеку, она была им очарована.

Выходя из президентского кабинета, мельком услышала, как Линкольн, заглянув в соседнюю комнату, сказал сидевшим там секретарям:

— Мальчики, думаю, на сегодня хватит. Пора закрывать лавочку.

Но не пришлось ей увидеть того, что последовало затем: как один из секретарей передал президенту только что полученное письмо, как тот, разорвав конверт пальцем, пробежал письмо, и, сказавши: «А! Еще одно!», небрежно бросил смятый листок на стол и приказал секретарю:

— Чарли, присоедините к тем. Знаете, где меня обещают убить.

После того, утвердив на крупном носу очки, Линкольн остановился перед огромной, покрытой нехорошей красно-синей сыпью картой Соединенных Штатов.

— Хантсвилл! — бормотал он, блуждая по ней худым пальцем. — Где же этот самый Хантсвилл?.. А, вот он где!

Так этот пункт, значит, был взят полковником Турчиным... Турчин, Турчин... Ну да, конечно, это он — фигура опального полковника полностью всплыла в памяти президента. Да, да, это было в маленьком городке, кажется, Маттуне, который мимоходом посетил Линкольн в дни предвыборной президентской борьбы. В загородной роще, где происходил митинг, сразу заметил Эйб прикрепленный к дереву громадный плакат-карикатуру на себя и на своего соперника Дугласа. Маленький толстячок Дуглас, вполоборота, спиной к зрителям, с лицом, перекошенным бессильной злобой, глядел вслед Линкольну, а он, громадный, величественный, размашистыми шагами приближался к видневшимся вдали пирамидам — символу вечности, всматриваясь в них из-под ладони.

Плакат понравился будущему президенту. «Кто рисовал?» — спросил он, посмеиваясь. И ему ответили: «Мистер Турчин, наш художник и чертежник»...

Сжав пальцами подбородок, а левой рукой поддерживая локоть, в глубокой задумчивости стоял Линкольн перед картой военных действий. Конца им не предвидится. Война тянется и тянется, страна истекает кровью. Мак-Клеллан, главнокомандующий, по-прежнему обдумывает планы кампании и топчется на месте. А если, собравшись с духом, пробует потягаться с генералом Ли, то потом еле уносит ноги. За одно только нынешнее лето дважды была разгромлена Потомакская армия, когда пыталась овладеть Ричмондом — столицей мятежников. «Великий инженер!» — прошептал президент, вспомнив собственную горькую шутку. «Конечно, Мак-Клеллан великий инженер, — сказал он кому-то, — но у него своеобразный талант к созданию неподвижных двигателей».

Правда, отрадней дела на остальных фронтах. Грант на западе берет один за другим важные пункты и — благодарение богу! — пока что успешно продвигается в глубь мятежных штатов. На юге Батлер взял, при поддержке флота с моря, Новый Орлеан. Тот самый Новый Орлеан, который считался неприступным...

А все же нет еще признаков крутого перелома войны. Нет.

ЧЕРНЫЙ РЕЙД

1863 год.

Несколько всадников на разномастных лошадях разъезжали рысцой среди земляных редутов и люнетов, откуда стрелки вели по противнику редкий, ленивый огонь, среди длинных траншей, где мелькали солдатские кепи, задерживались на несколько минут то в одном, то в другом месте, затем вновь продолжали свой путь. Генерал Улисс Грант, командующий армией, которого сопровождали генерал Шерман, бригадный генерал Джон Турчин и другие офицеры, совершал объезд позиций под Виксбергом.

Раннее июльское утро было туманным, седым. Затянувшая окрестность молочная муть слизнула городок, утвержденный на высоком, крутом берегу Миссисипи, которая неожиданно делала здесь длинную петлю. Время от времени там и сям туман высвечивался изнутри мутной желтой вспышкой пушечного выстрела, минуту спустя длинно прокатывался гул. Более дальний, приглушенный орудийный грохот доносился с реки. Бронированные пароходы капитана Портера тоже обстреливали осажденный Виксберг. Южане отвечали. Порою вражеское ядро, с шелестом раздвигая воздух, падало недалеко от всадников. Неясные в тумане, темнели верхушки высоких тополей и вязов, под ними белели палатки, бугрились землянки.

Повсюду шли работы. Солдаты с лопатами и кирками в руках рыли новые траншеи, копали канавы, отводя застойную болотную воду. На топкой лесной дороге мостили гать — по нескольку человек переносили на плечах длинные, тяжелые бревна и укладывали одно к одному. Пришлось объезжать, ноги лошадей увязали в хлюпающей почве выше бабок. Изнуренные лица солдат были желты, малярийны.

Турчанинов подумал: сколько у него в бригаде больных малярией! Не мудрено: стоим в болотах,